иронически добавил Гвандж. — Был же у тебя в руках кинжал на свадьбе Арлана.
Джото Гвасалиа вскочил в гневе.
— Выходит, что ты меня привел сюда ловить головастиков, а, дядя Гвандж? Я в жизни не держал в руках удочки!
— Ты с головастиками не шути. Головастик-то он головастик, а вырастет — щукой станет, да и слопает тебя. А этот сопляк пусть только проедет здесь. Очень нужно мне оружие против него! Уж не принимаешь ли ты меня за Тарба? Таких сопляков я ногтем давил в собственном доме.
Спустя некоторое время Гвандж сказал:
— У тебя зрение острее, парнюга, посмотри-ка, что там.
Джото приподнялся, потом снова припал к земле, схватился за удочку.
— Тсс… — лишь смог он произнести.
— Одна запасная лошадь, на другой он сам, да?
— Одна запасная лошадь, на другой он сам, — повторил Гвасалиа и стиснул рукоять кинжала.
Он горел любопытством узнать, что теперь предпримет Гвандж. Довольно наслышался он про злодеяния и разбойничьи подвиги Гванджа Апакидзе, и все же не мог угадать, каким способом безоружный старик думает справиться с вооруженным Арзаканом? К тому же Арзакан не считался трусом в Окуми.
По деревянному мосту застучали копыта.
Как только всадник поравнялся с удильщиками, Гвандж Апакидзе вскочил, сорвал с себя белый башлык и с необыкновенной быстротой закрутил им в воздухе.
Арзакану показалось, что из-под моста взлетела белая птица, — так фантастически реял во мраке белый башлык. Но он не успел разобраться в этом. Арабиа чудовищным прыжком вынесся вперед, и лошадь Эшбы, шедшая на поводу, сорвала Арзакана с седла.
Арабиа волочил его по земле, пока нога не освободилась от стремени.
Паромщик видел: какой-то высокий мужчина в белом башлыке и второй, пониже, всю ночь гонялись за двумя оседланными лошадьми.
Еще до зари Арабиа и лошадь Мачагвы Эшба прискакали в Окуми, переполошив и подняв на ноги все село.
А шестнадцатого августа, поздней ночью, аробщики привезли в Окуми завернутого в бурку Арзакана.
В дело вмешались власти. По подозрению арестовали двух братьев Тарба. Засуха кончилась. И несколько дней подряд в Окуми шли дожди…
ГЛАЗА КВАКШИ
Тараш Эмхвари собирался семнадцатого августа поехать в Тбилиси. Еще накануне, с утра, у него испортилось настроение: незнакомый абхазец привез письмо от матери.
«Дурные вижу сны, — писала мать. — Цируния больна. Арзакан упал с лошади и ушиб ногу. Дедовскую липу срубили. Крыша не крыта, некого на селе даже за деньги напять. Молодежь увели на строительство дороги, а старики брюзжат, не хотят чинить даже собственные крыши, а скоро пойдут дожди. С грехом пополам мы с Цирунией засеяли около десятины. Кукуруза созрела, скоро пойдут дожди. У меня ревматизм, у Цирунии ломит поясницу. Уже начался сбор кукурузы, не помешали бы дожди».
И снова о снах, и снова о дождях.
Тараш по почерку видел, что нервы у старушки не в порядке. Не понравилось ему и то, что она выражала свои мысли бессвязно, повторяя по нескольку раз одно и то же.
Взволновавшись, перечитал письмо и решил немедленно отправиться в Окуми. Потом вспомнил о своем исследовании «Фетишизм в древней Колхиде», которое было уже представлено в университет. В конце месяца он ждал ответа. Если ответ будет положительный, он перевезет мать в Тбилиси.
Вечером сидел у открытого окна. Предзакатное солнце — «солнце покойников» — освещало зубчатую башню Сатанджо, гроздья винограда на ветках хурмы, косматую омелу на высохшей груше. Запоздалые лучи ластились к верхушкам акаций, сыпавших пожелтевшие листья на серебристые султаны кукурузы.
Осенняя тишина оцепенила и фруктовый сад и кукурузное поле. Только беспокойные комары во власти экстаза встречали ночь пляской хоруми.
Эта глубокая тишина вселила мир в сердце Тараша.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
— Войдите!
Вошла женщина в платке, узнал в ней Дашу.
Принесла записку.
Тамар и Каролина приглашали его на пеламуши и сообщали неприятную новость: «Вчера Лукайя влез на дерево за виноградом. Вдруг с ним случился припадок, он упал и сломал себе ребро».
Со дня последней встречи с Тамар Тараш решил не ходить больше к Шервашидзе. К тому же Шардин дал ему понять, что Тариэл косо смотрит на его посещения.
Он дал Даше неопределенный ответ.
— У меня есть дело в городе, если скоро освобожусь, то зайду, — велел он передать дамам.
«Пойти?.. Не пойти?..» — раздумывал Тараш после ухода Даши.
Оделся, дошел до крыльца, вернулся.
Снял шляпу, положил ее на столик, сел в кресло. И тогда заметил, что тут же на столике лежит кинжал с серебряной насечкой.
Это соседство его поразило. Парижская шляпа и кинжал…
Не символ ли это его неприкаянной жизни? Что за странная мысль!
Схватил шляпу, вышел из дому.
Во дворе остановился около тутового дерева. Видит: по стволу ползет лягушка.
Вынув платок, Тараш снял ее с дерева. Пленница недоумевающе смотрит ему в глаза.
— А-а, это ты, голубушка, не даешь мне спать по ночам! Но какой же у тебя разумный, человеческий взгляд.
Квакша вращает глазами, лишенными век. Удивляется.
«Кто ты?» — вопрошает она.
«Нет, не я, а ты, ты кто?» — мысленно спрашивает ее Тараш.
Перевернул лягушку.
Живот белый. А рот? Такой тупой рот часто встречается и у людей.
А лапки? Лапки — настоящие руки, человеческие руки. С помощью этих лапок ползает она по дереву. Ползает и ночи напролет выводит свое бесконечное: кррр… кррр… кррр…
Скрипнули ворота.
По двору проходит пожилая хозяйка Хварамзе. Охая и кряхтя, ковыляет она, волоча по земле свой
