– Удивительно! – говорит мать, и чувствует прилив женской гордости.
Дочь, Давердана, горничной в Сегельфоссе, а теперь и Юлий побывал там.
Юлий быстро принимается уплетать селедку и картофель не пользуясь ни ножом, ни вилкой; тарелка у него четырехугольная, деревянная, – все совсем необыкновенное. Виллац чувствует ужасный приступ голода.
– Кажется, селедка и картофель вкусные? – говорит он.
– Да, жаловаться нечего; этого добра у нас довольно!– отвечает женщина.– Что бы мы могли еще предложить Виллацу? Может, ты скушаешь ломоть хлеба с маслом? Нет, этого и предлагать нечего.
– Благодарю, я съем, – отвечает Виллац. Он никогда еще не испытывал такого голода. Женщина намазывает маслом большой ломоть хлеба, толчет бутылкой темный леденцовый сахар и посыпает им хлеб.
– Ну, вот, попробуй. Как понравится?
Виллац съел все; ему никогда не приходилось есть лучшего хлеба с маслом. Этот хлеб с коркой и хрустевшим сахаром был для него неизвестным лакомством; он решил просить мать ввести его в употребление дома.
Мальчики убежали опять, и снова началось веселье. Этот Юлий был молодец, настоящая находка для Виллаца; он был проворен, ловок и во всех выдумках всегда первым. Он умел здорово ругаться и знал удивительно много. Мальчики взобрались на крышу кирпичного завода, и теперь предстояло спуститься вниз. Пришлось пятиться на четвереньках и нащупывать крышу ногами; и несколько раз их постигла неудача; наконец, Виллацу надоело, и он спрыгнул. Это ему удалось, и он предложил великодушно товарищу подхватить его, когда тот последует его примеру. Но Юлий не решался, он несколько раз пускается в путь, но каждый раз отказывается от намерения.
– Я не боюсь; а только можно насмерть расшибиться, – говорит он.
Наконец он снова принимается за первый способ, то есть пятится и, проползши некоторое пространство, спрашивает:
– Еще далеко?
– Нет, – отвечает Виллац, – из этого опять ничего не выйдет; прыгай!
Долго сидел Юлий, свесив ноги, но не решался прыгнуть; он опять стал ползать по крыше; но, наконец, отказался от попытки; находя свое положение безнадежным, он разревелся и объявил, что не может дольше висеть.
– Да прыгай! – крикнул ему Виллац.
Юлий зажмурил глаза и прыгнул.
– Вот видишь, вовсе не так опасно! – сказал Виллац. Но Юлий немного ушибся. И теперь, чувствуя себя вне опасности, начал браниться.
– Да ты взгляни только, как я расшибся, – говорил он, показывая синяки и шишки. – Нет, скажу тебе, нелегко спрыгнуть с такой высоты!
Но что это такое? Мячик выпал из кармана Юлия и лежал у их ног.
– И у тебя такой мячик? – спросил Виллац.
– Мячик? Да, он, может, лежал здесь прежде, – ответил Юлий.
Но вдруг одумался и сознался, что взял мячик только для того, чтобы было чем поиграть.
Они бросают мяч, ловят его, резвятся, словно жеребята. Луг велик, и небо высоко; их смех и крики звучат, как крики чаек. Но вот мячик упал далеко в траву, среди камней, совсем далеко. Они ищут и ищут; мяча нет. Ничего не остается, как бросить его.
К ним приближается маленький Готфрид из одного соседнего дома на пригорке.
Он, должно быть, видел, в каком знатном обществе играет Юлий, и тихонько, робко подходит, чтобы принять участие в игре.
– Вот идет Готфрид, – кричит Юлий и бежит.– Удерем!
Они бегут; Готфрид же так растерялся, что начал рвать траву на лугу и не шел дальше, наконец, сел на землю и продолжает рвать.
– Чего нам удирать? – сказал Виллац.
– А вот я тебе скажу, – ответил Юлий.– Я не хочу вести знакомства с таким, как этот Готфрид. Больше ничего не прибавлю. Виллац не понял ничего; но Готфрид после того стал еще больше интересовать его.
– Его мать воровала яйца диких птиц на берегу.
Но это не уменьшило интереса, внушаемого Готфридом; товарищ, у которого была такая мать, представлялся ему чем-то загадочным. Чтобы отвлечь внимание от Готфрида, Юлий сказал:
– Что ты думаешь о ягнятах, которые не родятся живыми?
Вот это уж загадка для Виллаца. Он сидел, открыв рот.
Юлий сказал:
– Если у овцы ягненок не родится, он гниет в ней.
– Вот как? – переспросил Виллац.– Гниет?
– Да. У нас была овца, с которой это случилось. Нет, ты посмотри на Готфрида; он уселся посреди поля. Чего этот негодяй сидит там?
