Государя Императора, ибо, очевидно, если Государь решил вести политику совершенно обратную моим убеждениям, то я, оставаясь на посту влиятельного министра, - министра, который имел такое большое значение в делах Дальнего Востока, - буду всегда служить препятствием к введению нового курса, и какое бы ни было решение, то или другое - но самое худшее из них - это двойственность.
Итак, я все таки не мог понять: для чего Его Величеству угодно было, чтобы я привез к нему Плеске? Мне представлялось, что, если Его Величеству угодно будет назначить вместо меня другого министра - то почему Государь остановился именно на Плеске, которого он совершенно не знал и видел его, вне официальных приемов, только на Путиловском заводе. 219 Я дал знать Плеске, чтобы он утром приехал ко мне на Елагин остров, а оттуда мы отправились на пароходе пограничной стражи, который обыкновенно меня возил в Петергоф.
Плеске спрашивал меня дорогою: для чего он вызван? Я не мог ответить ему определенно, а только высказывал догадки, что, может быть, Государю Императору угодно его назначить на какой-нибудь пост.
Затем, приехав в Петергоф, я вместе с Плеске в карете поехали к Его Величеству. Плеске остался в приемной комнате, а я пошел к Государю в кабинет.
Государь очень милостиво меня встретил. Как всегда, доклад мой продолжался около часа. Во время доклада я сообщал Его Величеству мои различные предположения относительно будущего и просил разрешения Государя, когда он уедет за границу, поехать по обыкновению по России, во все те губернии, где я еще не был и где была открыта питейная монополия.
Его Величество это одобрил, сказав, что я хорошо делаю, что сам лично осматриваю учреждение этого весьма важного дела.
Когда я уже встал, чтобы проститься с Его Величеством, Государь Император, видимо несколько стесненный, сконфуженный, обратился ко мне с вопросом: привез ли я Плеске? Я сказал, что привез. Тогда Государь спросил меня: 'Какого вы мнения о Плеске?' Я ответил, что самого прекрасного.
И действительно, я почитал и почитаю Плеске, как человека в высокой степени порядочного, прекрасного, имевшего значительную практику и сведения в некоторых отраслях финансового управления. Он все время был одним из моих ближайших сотрудников. После такой, сделанной мною, рекомендации Плеске, Государь Император сказал мне:
- Сергей Юльевич, я вас прошу принять пост председателя Комитета министров, а на пост министра финансов я хочу назначить Плеске.
Меня это неожиданное решение, - неожиданное, главным образом, по своей форме, - весьма удивило. Его Величество, заметив, вероятно, что я выразил на своем лице удивление, сказал мне: - Что, Сергей Юльевич, разве вы недовольны этим назначением. Ведь место председателя комитета министров это есть самое высшее место, которое только существует в Империи. 220 На это я сказал Государю, что если это назначение не выражает собою признака неблаговоления ко мне Его Величества, то я, конечно, буду очень рад этому назначению, но я не думаю, чтобы на этом месте я мог быть полезным, сколько я мог бы быть полезным на месте более деятельном.
Затем, простившись с Его Величеством, я ушел из кабинета и согласно повелению Государя сказал Плеске, чтобы он пошел к Императору.
Вероятно, Императрица Мария Феодоровна знала о том, что должно было произойти, а потому пригласила меня к себе завтракать.
Из дворца Государя Императора я поехал к Императрице. Императрица была ко мне в высокой степени милостива и любезна.
Мой уход с должности министра финансов с высшим назначением на бездеятельное положение председателя комитета министров, как я говорил, объясняется почти исключительно моим несогласием с той политикой относительно Дальнего Востока, которая привела нас к Японской войне.
Естественно, рождается вопрос: почему же остался на своем посту граф Ламсдорф, который с тех пор, как он, после смерти графа Муравьева, был назначен министром иностранных дел, все время поддерживал одинаковые со мной взгляды.
Произошло это, с одной стороны, от разности характеров - моего и графа Ламсдорфа, - а с другой стороны, от разности внешних приемов действий.
По этому предмету, один из деятелей того времени, стоявший близко ко двору, представил положение дела в форме следующего рассказа.
Он говорил: - Представьте себе отца семейства, который имеет сына и дочь, и представьте себе, что этот отец семейства делает нечто такое, что, по мнению его детей, гибельно для самого отца семейства. Положим, например, что этот отец семейства, уже в пожилых летах, хочет развестись со своей женой и жениться на молодой девушке; дети уговаривают его этого не делать, но способы отговоров сына и дочери совершенно различны.
Сын приходит к отцу и говорит: 'Отец, не делай этого; ведь если ты это сделаешь, ты повредишь себе, повредишь всем твоим родичам и потеряешь престиж'. И говорит это в такой 221 резкой форме, что, наконец, отец выходит из себя и, после многих предостережений сыну, чтобы он перестал говорить с ним на эту щекотливую тему, говорить ему: 'Уходи вон', - и удаляет сына из дома.
А затем приходить тихая и скромная дочка и говорить тоже самое, но в другом тоне: 'Милый папа, я тебе советую этого не делать. Ты знаешь, как я тебя люблю. Ты себе повредишь и потому, ради того, что я тебя так люблю и боюсь, что ты навредишь себе - я умоляю тебя, пожалуйста, не делай этого'.
В таком случае отец семейства треплет свою дочку по щечке и говорит: 'Ах ты милая, моя душечка, иди погуляй немножко, а вечером я поеду с тобой в театр'.
Вот аналогичный отношения были у Его Величества ко мне и графу Ламсдорфу. Точно также и способ разговора моего и графа Ламсдорфа уподобляется разговору неугомонного сына и скромной дочки.
Когда я ушел с поста министра финансов, то товарищ графа Ламсдорфа, князь Валериан Сергеевич Оболенский, и другие его сослуживцы очень ему советовали подать прошение об отставке, но граф Ламсдорф их совету не последовал.
Граф Ламсдорф имел по этому предмету совершенно откровенный разговор со мною; он сказал мне: одно из двух - или наш Государь Самодержавный, или не Самодержавный. Я его считаю Самодержавным, а потому полагаю, что моя обязанность заключается в том, чтобы сказать Государю, что я о каждом предмете думаю, а затем, когда Государь решит - я должен безусловно подчиниться и стараться, чтобы решение Государя было выполнено.
С известной точки зрения нельзя отвергать логичности такого рассуждения, хотя для такого образа действий, нужно иметь крайне эластичное 'я', чем, к сожалению, я не отличаюсь.
Почему Государь Император остановился на назначении вместо меня министром финансов Плеске, - я не знаю, но думаю, - вероятно, потому, что он был рекомендован Его Величеству, между прочим, Безобразовым и компанией, а Безобразов и компания полагали, что Плеске, как человек мягкий и не укрепившийся еще на своем посту, будет им очень сподручен; впрочем, кажется, в этом отношении они несколько ошиблись, потому что Плеске был человек весьма 222 принципиальный, весьма нравственно чистый, вследствие чего он не шел на различные компромиссы с Безобразовым и компанией.
В этом отношении Безобразов лучше бы сделал, если бы рекомендовал Государю Владимира Николаевича Коковцева, который, вследствие своей натуры, легче плавает по различным течениям, нежели мог плавать Плеске; хотя, с другой стороны, Коковцев все таки является лицом гораздо более характерным, нежели Плеске.
Во время этого назначения Коковцев был в Париже и, как я потом узнал, был очень огорчен этим назначением, так как он считал, что имеет гораздо больше права на место министра финансов, нежели Плеске, что несомненно верно.
Я обязан по долгу совести сказать, что пока министры в отношении политики, которой необходимо держаться в Корее после захвата Квантунского полуострова, были в единогласии, - Его Императорское Величество, несмотря на влияние и графа Воронцова-Дашкова и Великого Князя Александра Михайловича, и Безобразова, - который, по-видимому, особенно нравился Его Величеству, - все таки в конце-концов, склонялся к поддержанию мнения своих ответственных министров и лишь тогда начал склоняться ко мнению Безобразова и компании, а равно и генерал-адъютанта адмирала Алексеева, когда явился на сцену министр внутренних дел Плеве, который явно встал на сторону сказанной авантюры Безобразова.
