Было около одиннадцати часов вечера.
XXIII
Оливер шёл домой, точно оглушённый, и в голове у него был хаос. По дороге он встретил англичан с парохода. Они шли из трактира и были навеселе. Оливеру это было так хорошо знакомо!
У дома консула Ольсена он увидел группу людей, стоявших с зонтиками и фонарями в руках. Это были гости, приглашённые к Ольсену на прощальный вечер. Они стояли у дверей и прощались друг с другом. Не было между ними ни консула Ионсена, ни консула Гейльберга, который тоже важничает и не ходит в гости к Ольсену. Оливер увидал адвоката Фредериксена, громкий голос которого раздавался по всей улице. Он узнал также обоих англичан, капитана и штурмана, консула Давидсена, почтмейстера, городского инженера и управляющего таможней.
Ему приходит в голову, что, идя за ними следом, он может в точности узнать, когда отойдёт пароход, и таким образом обеспечить себе получение денег. В этот момент его рассудительность вернулась к нему.
— Доброй ночи! Доброй ночи! — послышались голоса.
Почтмейстер не мог отдать свой зонтик, но он предлагает фонарь. Ему ведь не далеко до своего дома.
Почтмейстер пошёл с Давидсеном, так как им было по дороге, и разделил с ним свой зонтик. Он держал свой фонарь так, что он больше освещал дорогу Давидсену, чем ему. Они разговаривали дорогой о самых обыденных вещах, о сильном ветре и дурной погоде. Но Давидсен, мелкий лавочник, ставший теперь консулом, всё же кое-что заметил в этот вечер и когда они остановились у дверей его дома, то он таинственно спросил:
— Вы не заметили, как адвокат ухаживал за старшей дочерью консула?
Нет, почтмейстер этого не заметил!
— Это что-нибудь да значит, — прибавил Давидсен.
— Возможно. У консула Ольсена красивые дочери. И та, которая вышла замуж за художника, и другая, обе очень милы. Но я думаю о том, что вы сказали. Ведь она так молода и красива, Фредериксен по крайней мере вдвое старше её.
— Такие нелепые вещи случаются на свете!
— Ах, да! Мы трудимся, изнуряем себя, радуемся и боремся, мучаемся и стараемся лишь о том, чтобы позднее умереть! Извините, вы хотели что-то сказать?
Консул Давидсен вероятно ничего не хотел сказать, но он сделал движение, испугавшись, должно быть, что почтмейстер опять начнёт свои длинные, скучные рассуждения. Поэтому он поторопился ответить:
— Адвокат думает только о приданом...
Но почтмейстер продолжал развивать свою мысль:
— Ах, что мы за люди! День и ночь мы не имеем покоя, никогда! Не в том дело, чтобы иметь достаточно, а чтобы получить как можно больше. Наша душа поднимается на высоту и снова падает вниз. И так повторяется постоянно. А в один прекрасный день мы умираем... Английский капитан хочет сегодня ночью поднять якорь. Погода не благоприятствует, но он всё же хочет выйти в море. Ему надо взять груз леса в одном городке, в двенадцати милях отсюда, и он хочет начать грузить завтра уже с раннего утра. Оттуда он пойдёт в Северное море, в другую гавань. Если он уйдёт сегодня, то выиграет день. Но выиграет ли он день для своей жизни? О, нет! Он изнуряет себя, но выигрывает один дневной заработок. А животные и птицы ведь по ночам спят... Английский капитан говорил о Боге...
— Да, он, как я слышал, благочестивый человек. Ну, а теперь мы должны идти спать, господин почмейстер.
— Благочестивый человек, говорите вы? Я, может, быть не всё понял. У англичанина своя религия, и он исповедует её на свой образец. Он порабощает один народ за другим, отнимает у них самостоятельность, кастрирует их, откармливает их и усмиряет. И вот в один прекрасный день он говорит: «Будем поступать согласно священному писанию», и дарует этим кастратам нечто такое, что называется самоуправлением.
— Да, это так, как вы говорите, господин почтмейстер. Доброй ночи!
— Доброй ночи! Вы хотите спать? Однако меня тут интересует другая вещь. Я спрашиваю себя, нет ли у англичан другого, своего собственного бога, английского бога, так же как у них есть и свой собственный, особенный расовый отпечаток? Можете ли вы иначе объяснить, почему они ведут на всём свете завоевательные войны и потом, когда победят, они воображают, что они совершили хорошее и великое дело? Они требуют от всех людей, чтобы они так именно смотрели на это, и они благодарят своего английского бога за то, что им удалось их злодеяние, а после того они делаются благочестивыми. И всего удивительнее, что они предполагают заранее, что и другие народы будут радоваться тому, что они сделали. И вот они говорят: «Пусть и другие народы станут благочестивыми! Пусть господствует везде справедливость!». А другие народы удивляются, что англичане не потупляют глаз при этом. Очевидно, у них есть свой собственный бог, который ими доволен и оправдывает их. И все должны принять их программу, стать другими, повесить другие картины на стенах, иметь другие книги на своих полках, других проповедников п церквах. Мы должны развить у себя другое народное сознание. Всё, всё должно быть другое! Но англичане никогда не будут другими. А человечество лишь очень медленно и после многих, многих повторных существований на земле станет другим, чем было раньше.
Почтмейстер оглянулся и заметил, что он стоит один. Давидсен ушёл. Очевидно, Давидсен больше не мог выдержать и бежал. Почтмейстер тут впервые убедился, что он проповедует в пустыне. То, что он говорит, непонятно и неожиданно для других, и потому его покидают. Все против него. С поникшей головой он идёт домой. Задняя дверь, как всегда, была открыта, и он вошёл в коридор. Вдруг он замечает, что у стены что-то движется и, подняв фонарь, он видит какого-то человека. Это был незнакомец, лет тридцати, с тёмно-русой бородой и в резиновом плаще, который был перевязан ремнём на поясе. Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Очевидно оба были поражены своей неожиданной встречей. Затем незнакомец направился к выходу, чтобы взять зонтик, висящий на стене. Вид у него был совершенно растерянный. Он как будто забыл, что повесил тут зонтик. Почтмейстер, такой же растерянный, как он, стоял у стены, подняв свой фонарь.
Наконец незнакомец заговорил. Он видимо хотел что-то объяснить почтмейстеру, но говорил так странно, точно пьяный или сумасшедший. Он произносил английские слова и пробовал раскрыть зонтик, разговаривая с ним. «Зубной врач! — говорил он. — Я это именно и хочу сказать. Что же надо сказать дальше? Вы меня поняли?»
Почтмейстер смертельно побледнел и как будто что-то хотел сказать этому человеку. Ведь он же говорил по-английски с капитаном и штурманом. Но он только прошептал:
— Подожди немного!
— Зубной врач! — проговорил незнакомец. — Не понимаете вы, что ли? Я с ума схожу от зубной боли! Разве он не живёт здесь? Я видел доску...
— У меня был сын... — прошептал почтмейстер.
— Это не я, — отвечал незнакомец и повернул к выходу.
— Откуда вы?
— Прочь отсюда! — приказал незнакомец.
И вдруг почтмейстер взглянул на дверь, ведущую во внутреннюю контору, где хранились денежные письма, что было самое важное из всего. Дверь была приоткрыта. Почтмейстер поспешил туда и тотчас же оттуда послышался стон.
Выйдя на двор, незнакомец вдруг остановился, подождал с минуту и вернулся назад. Он снова вошёл в коридор, повесил захваченный им зонтик назад, на стену, и в открытую дверь взглянул на почтмейстера. Тот сидел, откинувшись на кресле, горящий фонарь стоял возле него. Незнакомец опять вернулся на улицу и бросился бежать.
