мне выдадут что-нибудь из вспомогательной кассы, то мне ещё придётся тебя кормить.
Тут Оливер разразился громким смехом. Что за неразумные речи!
— Нет, это уже слишком! Ха, ха, ха! замолчи же теперь. Остальное ты можешь сама себе говорить.
Но спустя некоторое время в доме опять не было рыбы к варёному картофелю и не было ни одного полена дров для очага. Можно было иногда в течение дня улучить какой-нибудь час и выехать в море, когда оно несколько успокаивалось, но Оливер всегда упускал удобную минуту, и бухта снова покрывалась кипучими пенистыми волнами. Что бы это значило? Небо было безжалостным. Никогда ещё гром не гремел с такой силой над городом.
Оливер пересаживался с одного стула на другой, сидел целыми часами с сонным видом или же засыпал, облокотившись на стол и положив голову на руки. По временам он дразнил кошку, тыкая в неё своей деревяшкой. Однажды он полез на крышу. Оливер был старый матрос. Ему хотелось влезть на высоту. На крыше он подошёл к громоотводу, поправил пару черепиц и снова спустился, он чувствовал себя очень скверно. Мать больше не готовила обеда. Однажды утром она ушла и не возвращалась целый день. Когда она не пришла и на другой день, Оливер отправился к одному знающему человеку и сказал ему:
— Не можешь ли ты оказать мне услугу и осмотреть мой громоотвод? Я боюсь, что попортил его, когда поправлял на крыше черепицы.
— Разве ты так торопишься? — спросил тот.
— Да. Будь так добр и пойди со мой сейчас. Ведь начинается гроза и я боюсь, что в дом ударит молния.
— Да, — сказал он Оливеру, осмотрев громоотвод. — Если бы случилось несчастье, то ты сам был бы виноват в этом.
— Как так?
— Бог мой, ведь громоотвод-то у тебя разломан! Он доходит до крыши и там прекращается. Если б ударила молния, то прямо бы попала в очаг.
— Теперь я вижу, как хорошо, что моя мать как раз в это время пошла в гости. Несчастье поразило бы только одного меня.
Когда всё было исправлено, то Оливер спросил, что он должен за работу.
— Ничего, — получил он в ответ.
— Всё-таки я хочу заплатить за это.
— Да, но торопиться нечего. Если ты поймаешь когда-нибудь лишнюю навагу, то можешь принести её мне.
— О, я принесу тебе целую связку! — сказал Оливер.
Он говорил нарочно громко и развязно, чтобы все проходящие слышали его. Как раз Петра проходила мимо. Пусть она слышит, что он предлагал заплатить за работу и даже хотел хорошо заплатить.
Петра пошла дальше, вероятно, к новому дому Маттиса. Ведь он будет её домом! Оливер жалел, что у него нет новой соломенной шляпы. Тогда он мог бы поклониться девушке как следует. Но у него ровно ничего не было!..
Мать не вернулась. Что же такое случилось с нею? В самом деле, не пошла ли она действительно просить подаяния?
Оливер возобновил свои посещения мелочных лавок. Он довольно долго не делал этого и теперь везде находился для него какой-нибудь ящик, на котором он мог отдохнуть во время своего визита, и, и придачу, он ещё получал морской сухарь, который грыз с большим удовольствием. Посмотрите-ка, он грызёт эти твёрдые, как камень, сухари, делая это только ради собственного удовольствия, просто ради шутки! Никто не удивлялся, что бывшему матросу всё ещё приходятся по вкусу корабельные сухари. Притом же у него были такие чудесные зубы!
Обойдя молочные лавочки, он отправился дальше, на холм, к старому рыбаку Мартину, и там его угостили чашкой кофе, да ещё с белым хлебом. Он разговаривал с хозяином о погоде, а женщинам рассказал о своём лежании в госпитале и, конечно, о больничной сиделке. Да, он был дураком, что не взял её, говорил он. Но ведь дело в том, что ему не хотелось менять религии. Ведь надо жить и умереть, исповедуя ту религию, которой учился с самого раннего детства. Притом же, на родине у него оставалась девушка, с которой он был помолвлен.
— Разве между тобой и Петрой всё уже кончено? — спрашивали его женщины.
— Ах, лучше не говорите мне об этом! — ответил он.
Он заковылял к новому дому, который был только что построен, присел на несколько минут и начал разговаривать. Да, это стоит хороших денег, такая постройка! Дом, ещё куда ни шло, но двери и окна! Просто голова кружится, когда подумаешь, как дорого это стоит!
— Если вам понадобятся ещё две двери, — сказал он, — то я могу вам предложить их. У меня как раз есть две двери, особенно хорошие.
С холма Оливер направился к столяру Маттису. Столяр был, как всегда, за работой, но, увидав Оливера, тотчас же отложил рубанок в сторону, смахнул со стула пыль и предложил калеке сесть. Они стали говорить о буре, которая без конца продолжалась на море и на суше. Оливер жаловался, что не может выйти и заработать что-нибудь для себя. Впрочем, и другие рыбаки находятся в таком же положении. Ни Иёрген, ни Мартин тоже не могут выйти в море.
— Будь у меня моя трубочка, я бы тебе подарил её, — сказал Оливер.
— Нет, зачем? Ты не должен отдавать её.
— Отчего же нет? Но я отдал её Иёргену!
— Ах, вот что! Иёрген получил её?
— Да, это была совсем новая трубочка. Я купил её где-то за границей. Впрочем, что я хотел сказать? Когда же ты намерен жениться?
— Да, видишь ли, — отвечал Маттис, как будто сконфузившись. — Я хотел бы очень скоро обвенчаться.
— Вот как!
Оливер проговорил это совершенно спокойно. Он понимал всё и покорялся неизбежному. Столяр чувствовал сострадание к нему. Ведь это, всё-таки, был Наполеон! Оливер сидел, потупив взор. Одно мгновение ему стало грустно и он даже почти закрыл глаза. Потом вдруг он словно очнулся и, не поднимая глаз, указал костылем куда-то и проговорил.
— Вон те двери, я бы хотел получить их обратно.
Маттис широко раскрыл глаза от удивления.
— Что такое? — спросил он.
— Я хочу получить обратно вон те двери.
— Двери? Вот что!
Оливер поднял глаза и взглянул на него.
— Ты можешь отдать их мне назад? — сказал он.
Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Наконец Маттис проговорил:
— Я посмотрю. Может быть, у меня найдётся время сделать тебе двери.
— Нет, — возразил Оливер. — Или эти самые двери или никаких!
Была ли это угроза с его стороны? Оливер выпрямил свой мощный торс и неподвижно стоял перед Маттисом. Он смотрел на него с видом превосходства. Костыль же, как будто, служил ему только для прогулки. Разумеется, это должно было окончательно смутить столяра и изменить его взгляд на калеку. Маттис имел вид совершенно растерявшегося человека, ничего не понимающего. Его длинный нос точно вытянулся ещё больше. Он явно чувствовал большое замешательство.
— Ну что же, ты можешь получить двери назад, — наконец проговорил он.
— Ты делаешь мне большое одолжение, — отвечал Оливер. Он ушёл, оставив Маттиса в глубокой задумчивости, и поплёлся домой.
Дома он был опять таким, как прежде: сидел за столом, дремал и спал, облокотившись на стол, и временами толкал кошку своим костылем. Он смотрел на совершенно безлюдную улицу и скучал. Дни казались ему бесконечно долгими.
Двери, которые он хотел получить, были принесены и поставлены в сенях, он не повесил их на место,
