заикается.
– Тогда тебе не следовало так молить меня о помощи, отец. Это непростительно, – сказал пастор. Но почувствовал огромное облегчение, узнав, что газетная статья позабыта.
Отец стал оправдываться, что это Давердана написала так невоздержанно. Да, все аккурат так, как сказал Юлий, никто уж этим больше не интересуется.
– Но сороки гоняются за мной и кричат, – сказал Ларс Мануэльсен, – и если у тебя есть против них какое-нибудь средство, если ты можешь отвадить сорок…
Пастор покачал головой.
– Нет, не можешь? А вот я хотел спросить у тебя еще одну вещь. Правда ли, что фармазоны носят такие кольца, каких нет ни у кого из прочих людей, и вот говорят, будто у барина Хольменгро такое кольцо…
Пастор знал своего отца, он знал, что грешник старается выпутаться болтовней. Ничего с ним не поделаешь, а старик уж перешел к кощунственным знамениям на небе, какие устроил Теодор из Буа – «Разве не правду я говорю»?
Пастор обернулся к брату и сказал:
– Я специально не очень собирался произносить проповедь. Но если у здешних прихожан есть действительно потребность послушать меня, то мой долг говорить. Во всяком случае, предложение должно исходить от здешнего пастора и причта. Я не пойду навязываться.
– Еще бы! – усмехнулась мать.– Слыханное ли дело! На следующий день пастор Лассен отправился с визитом к господину Хольменгро. При этом он преследовал не одну только цель, ведь однажды, в свободную минуту, он послал фрекен Хольменгро письмецо.– Дорогая фрекен Марианна, бывшая моя ученица! – и теперь хотел получить на него ответ. Теперь он стал кое-кем поважнее, чем когда давал ей уроки; правда, она была не бог знает какая красавица, и не так-то уж образованная и начитана, но, конечно, она не могла не слышать о том, каким важным человеком стал Лассен. И вот он здесь. Довольно странно, самой фрекен Марианны он не очень боялся, другое дело, будет ли им доволен богач Хольменгро, ведь помещик тоже был не особенно просвещенный и развитой человек, ценивший ученость. А Марианна, бывшая ученица – что ж, к ней он отнесется немножко по-наставнически, немножко по– отечески: заговорит о книгах и древностях, резной купели из жирового сланца, которую ему удалось выменять в Сетердалене. Это наверное понравится, в пансионах он заинтересовал собой не одну незамужнюю особу, а сейчас он шел к своей бывшей ученице. Да, и тут же он перейдет к тому самому, намекнут – положение, мол, таково, что он многого достиг в жизни, но он одинок. «Одних книг мало, Марианна, – зайдите как-нибудь посмотреть мою библиотеку, в следующий раз, как приедете в столицу, уже сейчас несколько тысяч томов, и все прибавляется и прибавляется. Но, как сказано, нехорошо человеку быть одному, – так вот, что же вы ответите на мое почтительнейшее послание?»
Сегодня он идет собственно за тем, чтоб убедиться в восторге самой Марианны, а завтра он переговорит с ее всесильным отцом.
Но Марианны не было, она уехала. Вот как, значит, это не ее невинный лепет и смех он слышал в кабинете?
– Нет, – сказала фру Иргенс, – фрекен Марианна уехала. Вышел господин Хольменгро. С минуту они стояли, смотря друг на друга. Потом Лассен представился, поспешно и со смехом, словно ему пришла в голову великолепная идея:
– Я понимаю, что вы не узнаете меня, – сказал он, – Лассен, ваш бывший домашний учитель.
– Такой ученый и знаменитый человек и путешествует? – сказал господин Хольменгро.
– Да. Я пробираюсь на север и заглянул в свои родные Палестины.
– Вы едете еще дальше на север?
– В Финмаркен. С научной целью. Но вопросу о лестадианизме.
– Не присядите ли вы? – сказал наконец господин Хольменгро, указывая на стул.
– Я пришел к вам по весьма печальному делу, – сказал пастор.
О нем, к сожалению, было много разговоров, и он сам наслушался вдоволь… Он говорил не очень складно, Но кое-как объяснил, в чем дело, и очень удивился, когда оказалось, что господин Хольменгро ничего не знает о краже, ни малейшего представления, никогда не слыхал о ней, вообще не слушает никаких сплетен.
– Но ведь об этом было напечатано в «Сегельфосской газете!», – сказал пастор.
– Неужели? – спросил господин Хольменгро.– Да ведь я не читаю этой газеты.
Все шло великолепно, поразительно. Когда он явился в «Сегельфосскую газету», редактор и наборщик Копперуд тоже, по-видимому, ничего не знал о краже.
– Нет, это, должно быть, недоразумение, – сказал он, – если у нас и была когда-нибудь маленькая заметочка, то во всяком случае, писал ее не я.
Все шло божественно.
– Зато в ближайшем номере у нас появится маленькая статейка о господине пасторе, – сказал редактор.– Не хотите ли взглянуть на корректуру?
Пастор прочитал. Вот как, даже и здесь в Сегельфоссе знали, что его прочат в государственные советники!
– Кто это писал? – спросил он. Редактор ответил:
– В сущности, не следовало бы это говорить; но такому человеку, как вы… Адвокат Раш.
«Замечательная мысль произвести пастора Лассена в государственные советники подействовала больше всего прочего даже на Сегельфосс, даже на карьериста – адвоката Раша. Пастор притворился совершенно равнодушным к необычайно раболепному тону заметки, которую пастырь прибыл в Сегельфосс, – говорилось в статейке, – и остановился в гостинице Ларсена».
