с ужасом думаем о рабочих, оставшихся без хлеба среди зимы, – писал этот человек, – и не можем отделаться от надежды, что мельница будет продолжать работать, хотя бы временно и в убыток. Нам стало известно, что из источника, которому близко благо Сегельфосса, настоящим владельцам предприятия было сделано указание на необходимость продолжать производство, а если новые хозяева не поймут этого, их заставят понять. Рабочих много, и требования их справедливы».
Другая статья в газете была, вероятно, составлена самим редактором и наборщиком Копперудом; она не блистала эрудицией, но тоже была хороша и полезна для Сегельфосса и окрестностей.
«В чем дело? – писал он.– После той практики, которую помещик Хольменгро установил своим юбилеем, рабочие несколько лет несли тяжкий труд в ожидании нового юбилея. И что же, неужели его не будет? В прошлый раз помещик пожертвовал пять тысяч крон, а теперь, почти накануне нового юбилея, он бросает свое поместье. Это имеет вид заранее обдуманного намерения, и обманутыми являются опять-таки рабочие. Запомните это, наемные рабы!»
И наемные рабы запомнили это и еще многое другое, у них были развязаны руки, развязан язык – полная свобода. Все могли нападать на короля, «Сегельфосская газета» не пожалела его ни одним словом, рабочие осудили его многими словами. Начать с того – чего ради он сюда явился? Под предлогом слабого здоровья, ради соснового воздуха. Как будто в Мексике нет хвойных лесов! Как будто на всем свете только в Сегельфоссе и есть хвойный лес! Чего ему здесь было надо!
Покуда он мог удовлетворять сильный и слепой аппетит пролетария, все шло хорошо, он должен был давать народу муку, по преимуществу, пшеничную, по дешевой цене, всего лучше даром. Неудовольствие началось с того момента, когда он потребовал платы, когда он захотел иметь труд за плату. Они не ставили ему в вину, что он развратил местечко своей фантастикой, своей безудержностью, пасть народная всегда была разинута и требовала все больше и больше. Король ввел наличные деньги, деньги стали цениться все меньше и меньше, деньги побрякивали в кармане у всех и каждого, король раздавал их щедрой рукой – дай бог здоровья королю! Но понятия смешались, в домах появился другой дух, король ввел роскошь, справляться с которой не у всякого хватало ума и характера.
Теперь все это прекратилось. Что это значит? Значило ли это, что консервы, часовые цепочки и папиросы сделаются недоступны? Выть рабочим становится все труднее и труднее, капиталисты проматывают капитал и оставляют рабочих без куска хлеба; мы с ужасом думаем о зиме! Многие горько жаловались, они купили лошадей для возки на мельницу, теперь они оказывались им ненужными. Что им делать? От серьезной работы они отвыкли, им страшно было за нее приняться, и вот они предпочитали шататься, часами торчать у прилавков в Буа, обсуждать вопрос о диалекте и шансы на выборы адвоката Ранга.
– А не может ли Теодор купить лошадей? – Отчего же, за товары.– Теодор покупал и продавал все, лошади перешли к нему, он разослал их на пароходе по разным местам. Теодор невольно выступил теперь в роли общего помощника, люди в Буа не голодали, лошадь съешь не скоро. А к Новому году будет Лофоден, а к лету, глядишь, что-нибудь да найдется. А на Хольменгро – наплевать!
– Не смей так говорить! – сказал вдруг Теодор.
– Еще что!
– Да потому что он, Хольменгро, превратил Сегельфосс в город, а этого не сделал ни ты, ни адвокат!
Смотрите-ка, Теодор из Буа за последние дни переменил свое отношение и переметнулся к врагу! Он получил письмо от фрекен Хольменгро, говорил он, и после этого увидел все в совершенно новом свете.
Ах, это письмо, эти две строчки: Дорогой Теодор, ваша Марианна Хольменгро; только это и требовалось, чтобы Теодор переменил свое отношение. Жениться на ней он не собирался, для этого она была слишком уж высокопоставленна; но его уже не отвергали с презрением, он был восстановлен в своих правах; она писала ему. Он сотни раз перечитывал записку, оставаясь один, целовал ее, играл ей на граммофоне, произносил прощальные речи и плакал. Таков был парень Теодор, не хуже, вот какой он был хороший. Разумеется, он хвастал письмом, он был бы дурак, если б не сделал этого, Теодор даже давал понять, что ему одному, и никому другому, в точности известны все обстоятельства падения господина Хольменгро.
– Есть тайны, которые тебе неизвестны, – сказал он Ларсу Мануэльсену.
– Я и не нуждаюсь их знать.
– Погреб его скоро будет готов, в него еще попадут драгоценности и сокровища!
– Тогда ему следовало бы вспомнить Давердану и отблагодарить ее хоть чем– нибудь за все оскорбления, какие она перенесла, – сказал Ларс Мануэльсен, соблюдая интересы семьи.
Была ли доля правды в том, что господин Хольменгро собирался зарывать в землю сокровища? Люди пришли в сомнение, – разве узнаешь все про короля? Сам он находился еще здесь, не говорил и не жаловался; мельница не работала, но погреб становился все прочнее и надежнее, и теперь вот он уже и готов.
Что же будет дальше?
Ленсман из Ура почти ежедневно приезжал к господину Хольменгро и оставался там на правах друга; может быть, он выступал и в качестве доверенного другой стороны и заведывал домом. Он доставлял много удовольствия своим присутствием, и они с фрекен Марианной опять весело шутили, невзирая на обрушившиеся испытания. Старый ленсман очистился от долга в кассу, не имел и частных долгов, вдобавок пользовался всеобщим доверием и вот сейчас получил телеграмму от Виллаца Хольмсена.
– Я получил сегодня телеграмму, что Виллац Хольмсен опять едет, – сказал ленсман как бы мимоходом.
– Кто едет? – спросила Марианна. Но она была так ужасно хитра, что усидела смирно на стуле и продолжала разговор.– Послушайте, ленсман, ведь если мы стали бедные, никто не захочет теперь на мне жениться. А может быть, и Теодор-лавочник! Но если не захочет он, то Лассен-то уж возьмет, как вы думаете?
– Он едет, – сказал ленсман.– Молодой Виллац уже выехал.
– Вот как? Да, правда, ему все возят бревна. Так вы получили телеграмму от Виллаца?
– Да. И ответил, что бревна возят, – сказал ленсман, усмехаясь.
