скисли и стали игрушками в руках обезумевшей молодежи, граф Толстой показал, что он не из тех лиц, который дают себя терроризировать и вместе с тем он был уважаем студентами академии, во-вторых, и главным образом потому, что, когда Его Величество расстался с министром народного просвещения генерал-адъютантом Ванновским вследствие его либерализма (невероятно, но факт!), то Великий Князь Владимир Александрович рекомендовал Государю в министры народного просвещения графа Толстого, и Его Величество усумнился в назначении, как этого, так и другого кандидата на этот пост, о котором будет речь немножко ниже, между прочим, вследствие их 101 консерватизма, чтобы не шокировать профессуру и студентов, и остановился на товарище Ванновского по министерству, либеральном Зенгере, вероятно рассчитывая, что он хотя и либерален, но не будет проявлять упрямой твердости характера Ванновского (бывшего все время царствования Александра III-го военным министром) и его менторского по отношению Его Величества тона.
В виду этих соображений я пригласил к себе графа Ивана Ивановича и просил его принять пост министра народного просвещения в моем кабинете. Граф Толстой совершенно искренно и без всякой аффектации мне сказал, что он не считает себя подготовленным к занятию этого поста и советовал мне пригласить человека более к сему подготовленного, а после того, как я ему объяснил, что в настоящее время (т. е. во времена октябрьской революции 1905 года) нет охотников на посты министров и что я более медлить образованием министерства не могу, он, заявив, что считает не патриотичным отказываться от боевых постов в настоящее время и от помощи мне в осуществлении и укреплении начал, провозглашенных 17-го октября, сказал, что, если я не имею никого более подходящего, то он, конечно, примет этот пост. Его Величество на это назначение сейчас же соизволил выразить согласие. Очевидно, что Лукьянов оставаться товарищем министра народного просвещения при графе Толстом не мог уже потому, что Толстой на это не согласился бы, и, кроме того, Лукьянов сам надеялся получить этот пост. Граф Толстой просил моего совета относительно того, кого ему взять в товарищи к себе.
Признаться, я боялся, чтобы он не взял кого либо из лиц с репутацией либерализма, тем более, что нужно сказать правду, что тогда редко кто не переходил пределы разумного либерализма, считающегося с действительностью и историей.
Поэтому я вспомнил имя Герасимова, с которым никогда в жизни не встречался и знал о его существовании лишь по следующему поводу.
Когда Его Величество удалил министра народного просвещения генерал-адъютанта Ванновского, то пресловутый князь Мещерский, редактор-издатель на казенный счет пресловутого 'Гражданина', имел преобладающее и подавляющее влияние на Его Величество, и он - князь Мещерский - мне тогда говорил, что очень советовал Государю назначить министром народного просвещения Герасимова, человека твердых, консервативных принципов, на которого можно положиться. Кстати сказать, князь Мещерский был одним из тех, которые обвиняли генерал-адъютанта Ванновского в либерализме. Я тогда не 102 интересовался узнать, кто такой Герасимов, а князь Мещерский передавал, что Герасимов заведует приютом (нечто вроде гимназии) детей дворян в Москве и находится в большом фаворе у московского предводителя дворянства князя Трубецкого, у всех столпов московского дворянства, в том числе графов Шереметьевых, а потому и у генерал-губернатора Великого Князя Сергея Александровича. Я подумал, что при такой рекомендации Герасимов уже в чем, в чем, а в либерализме не погрешит. Через несколько дней граф Толстой мне передал, что он познакомился с Герасимовым и он на него произвел отличное впечатление, и что Его Величество этот выбор совершенно одобрил.
Затем, в течение всего моего премьерства граф Толстой себя держал во всех отношениях умно, уравновешенно и благородно; я ему не могу поставить ни одного действия в упрек. В совете министров он всегда высказывал умеренные и здравые мысли. Герасимов после назначения мне официально представился и затем несколько раз я имел случай слышать его суждения в совете министров. Он на меня и на большинство моих коллег произвел в совете впечатление умного и знающего человека. Затем, когда я покинул пост премьера, то Его Величество, можно сказать, просто уволил графа И. И. Толстого, не дав ему никакого соответствующего назначения, и он - граф Толстой - черносотенной и прессою 'чего изволите', а также всеми правыми Государственного Совета объявлен был, если не прямо революционером, то, во всяком случае, жидо-фильствующим 'кадетом'.
Герасимов после ухода гр. Толстого остался в министерстве Горемыкина и затем Столыпина, но еще ранее ухода министра народного просвещения министерства Горемыкина, а затем и министерства Столыпина, Кауфмана, он Герасимов - был уволен совсем от службы также за свой либерализм.
Это наглядный пример, как во время революции действий и умов происходит переоценка ценностей.
Мне, вероятно, не придется более возвращаться к Герасимову, а потому я приведу следующий факт, мне достоверно известный. Когда через год или полтора после оставления мною премьерства Его Величество уволил Герасимова, то Герасимов просил Государя принять его. Государь его принял, и не в общий прием, а в частной аудиенции. Я, узнавши об этом, был удивлен, потому что Государь, вообще, 103 в таких случаях уклонялся от свиданий с глазу на глаз, так как избегал не особенно приятных разговоров. Оказалось, что Он принял Герасимова, потому что принимал его, когда бывал в Москве, по рекомендации Великого Князя Сергея Александровича и дворянства, как столпа здравых консервативных идей, и было уже больно совестно уволить такого человека и даже не дать ему возможности объясниться.
При этом свидании, между прочим, было высказано следующее. Само собою разумеется, оказалось, что Герасимов уволен Государем потому, что этого желал Столыпин. Герасимов высказал, что он не понимает, почему Столыпин так против него, 'что он графа Витте не успел узнать, но что он - граф Витте, по- видимому, ему верил, а Столыпина успел узнать и к нему относился с доверием и не понимает причины недоверия к нему Столыпина'. На это Его Величество счел уместным уволенному товарищу министра народного просвещения дать мне не совсем лестную аттестацию. Казалось, что Его Величеству было бы приличнее быть более сдержанными
(Вариант: - На это Его Величество, будто бы ответил:
- А вот я хорошо знал и знаю графа Витте, а потому ему не доверяю. Я хотел бы думать, что такой разговор не имел места, ибо мне представляется, что каждое слово Государя имеет такое значение, что пускать его на ветер но подобает.)
Герасимов этим разговором был очень удивлен и передал его нескольким лицам, а в том числе и М. А. Стаховичу, от которого об этом разговоре я знаю. После официального приема Герасимова, когда он был назначен товарищем министра, я с ним нигде не встречался наедине и увиделся только через некоторое время после его увольнения по поводу одного заседания Государственного Совета, в дебатах которого я принимал участие; из разговора с Герасимовым я вынес впечатление, что то, что мне передал Стахович, было верно.
Воображаю, какие отзывы Его Величеству благоугодно было высказывать обо мне господам Дубровину и прочим членам этой черносотенной шайки, когда Он неоднократно наедине принимал их. Зная Государя, я себе представляю приблизительно такую сцену: 'Ваше Величество, Самодержавнейший Государь, все несчастье России произошло от этой подлой конституции, от этого ужасного манифеста 17-го октября, это жидовское наваждение и как это Ты, обожаемый батюшка-Царь, мог подписать такую бумагу?' - говорить Дубровин или ему 104 подобный. Ответ: 'Это граф Витте меня подвел'. - 'Самодержавнейший, Благочестивейший Государь, мы - русские люди это чуяли, мы с ним расправимся'. Затем господа Дубровин и Ко. и пошли действовать...
Пост государственного контролера я предложил товарищу государственного контролера Философову, человеку совершенно достойному, чистому, умному и знающему. Если я предлагал этот пост Д.Н. Шипову, то потому, что Д.Н. Шипов совершенно заслуженно пользовался как человек и общественный деятель доверием большинства партии, что, по моему мнению, необходимо именно для государственного контролера, доколе ведомство государственного контроля, приуроченное к самодержавно-абсолютному режиму, не будет приспособлено к новому режиму, созданному манифестом 17-го октября. В то время Философов был мало известен общественным сферам и качества Философова знали только лица, которые с ним сталкивались по службе. Философов принял мое предложение, но поставил условием, чтобы с созывом Думы были установлены иные основания для государственного контроля вообще и государственного контролера в частности, которые бы были поставлены в соответствие с новым режимом, что до сих пор не сделано. Философов в течение всего моего премьерства вел себя во всех отношениях безукоризненно,
