странным, таким диким разъединением. Прошла секунда или две, прежде чем я мог отдать себе отчет в том, что произошло, и в том, что я вижу: эта отрубленная голова красноречиво говорила об ужасном факте и казалось, будто она не верит тому, что произошло, она приподнялась слегка от пола, как бы для того, чтобы показать, что в сущности все обстоит благополучно. Наконец Солем выпустил из рук тело курицы. Одно мгновение оно лежало спокойно, потом сделало судорожное движение ногами, приподнялось от земли и начало трепыхать крыльями, и безголовая курица ткнулась одним крылом в стену, потом в другую, оставляя позади себя кровавые следы, пока, наконец, не упала и не осталась лежать на месте.
- Я все-таки слишком рано выпустил ее из рук,- сказал Солем.
И он пошел за другой курицей.
ГЛАВА XVIII
Я возвращаюсь к смелой мысли отпустить Солема. Правда, если бы его отпустили, то в санатории не случилось бы катастрофы; но кто стал бы в таком случае швецом и жнецом у нас? Поль? Но ведь Поль, как я уже упоминал, валялся в своей каморке, и он предавался этому занятию все больше и больше, и уже совсем перестал показываться на глаза своим пансионерам, если не считать тех случаев, когда он ошибался в своих расчетах и сверх ожидания натыкался на нас.
Однажды вечером он шел по двору. По всей вероятности, он думал, что все гости уже улеглись, так как он потерял всякий счет времени; но мы сидели на дворе, так как было темно и тепло. Заметив нас, Поль немного подтянулся и, проходя мимо, поклонился нам; потом он подозвал к себе Солема и сказал:
- Не смей больше делать таких прогулок через горы, не предупредив меня об этом. Ведь я сидел и писал в своей комнате. Заставлять Жозефину таскать багаж, слыханое ли это дело.
Поль пошел дальше. Но ему показалось, вероятно, что надо поважничать еще больше; он повернулся и спросил:
- Почему ты не позвал на помощь одного из моих торпарей?
- Они не хотели,- ответил Солем - они окучивали картошку.
- Не хотели?
- Эйнар отказался.
Поль задумался на минуту.
- Так вот какие они! Ну, пусть лучше они так далеко не заходят, а то я прогоню их с их участка.
Тут в адвокате заговорила его профессия, он спросил:
- А разве они не купили своих участков?
- Да,- ответил Поль,- но ведь имение, кажется, принадлежит мне. А это что-нибудь да значит, хе-хе- хе. Пожалуй, я имею право сказать свое словечко, здесь в Рейса, хе-хе-хе…- и он вдруг стал серьезен и сказал коротко Сожму- в следующий раз ты скажешь мне.
После этого он опять направился в лес.
- Он слишком пристрастился к влаге, наш добрый Поль,- заметил адвокат.
Никто не ответил ему на это.
- В Швейцарии никогда ни один хозяин санатории не бродил бы в таком виде!- заговорил опять адвокат.
Наконец, фру Бреде тихо ответила:
- Его так жалко. Прежде он никогда не пил.
К адвокату сейчас же вернулось его добродушие и он сказал:
- Надо будет хорошенько поговорить с ним.
Но вот наступило время, когда Поль трезв с утра до ночи: к ним в пансион приехал негоциант Бреде. На флагштоке взвился флаг, всеобщее смятение, ноги Жозефины под юбками так и мелькали и слышно было только: брррр… Господин Бреде появился в сопровождении носильщика, его жена и дети вышли ему далеко навстречу, хозяева также вышли встречать его.
- Здравствуйте!- приветствовал он нас, широко размахнув своей шляпой и сразу побеждая нас всех.
Это был толстый, большой, добродушный человек, веселый, жизнерадостный, какими бывают состоятельные люди. Он сразу сделался нашим общим другом.
- Ты надолго приехал к нам?- спросила одна из его дочек, вешаясь на него.
- На три дня.
- Только-то!- воскликнула его жена.
- Только-то?- повторил он с улыбкой.- Это вовсе уж не так мало, мой друг; для меня три дня - очень большой срок.
- Но не для меня и не для детей, - заметила она.
- Итак, я пробуду с вами целых три дня,- продолжал он.- Должен себе сказать, что я принужден был проявлять громадную активность, чтобы позволить себе хоть на этот срок быть пассивным, ха-ха-ха.
Господин Бреде бывал здесь уже раньше и знал дорогу к дому, который занимала его жена. Он сейчас же велел подать себе сельтерской воды.
Вечером, когда девочки улеглись, господин Бреде и его жена присоединились к нам в гостиной. Он принес с собой для нас, мужчин, виски, и потребовал сельтерской. Для дам он припас вина. Вышел маленький праздник; господин Бреде умел занимать общество, и все мы были очень довольны. Этот мягкотелый человек совсем притих и пришел в утомление в то время, как фрекен Пальм играла на фортепиано народные песни. И нельзя сказать, чтобы он думал только о себе и ленился: среди разговора он вдруг встал, пошел на двор к флагштоку и спустил флаг.
- С закатом солнца флаг полагается спускать,- сказал он.
Раза два он уходил также посмотреть, спят ли девочки. Вообще видно было, что он очень любил детей. Он владел фабриками и санаториями и еще многим, многим другим, но, несомненно, больше всего он гордился тем, что владеет этими детьми.
Один из бергенцев постучал о рюмку и сказал спич.
До сих пор бергенцы вели себя очень тихо и, по правде сказать, очень скромно картавили друг с другом где-нибудь в сторонке, но тут представляется уже слишком удобный случай для произнесения речи. Разве не появился среди нас свежий человек с широкого света, который принес с собою вино, веселье и праздничное настроение? Редкостный товар в этом синем царстве скал… И так далее в том же роде.
Он говорил минут пять и вдохновлялся все более и более.
Господин Бреде рассказал кое-что об Исландии, этой нейтральной стране, в которой не побывали ни адъюнкт, ни адвокат и по поводу которой они вследствие этого не могли пререкаться. Но один из датчан бывал в Исландии и вполне согласился с впечатлениями, которые вынес оттуда господин Бреде.
Впрочем, последний рассказывал больше всякие анекдоты:
- У меня есть слуга, молодой парень, так он сказал мне как-то, когда я разозлился: «А здорово ты выучился ругаться по-исландски!» Ха-ха-ха! Он отдал мне должное: здорово ты выучился ругаться по- исландски,- сказал он.
Все засмеялись, а жена спросила:
- А ты что сказал?
- Что же мне было говорить. Я сразу был обезоружен, ха-ха-ха!
Но вот заговорил второй бергенец:
- Если бы у нас не было здесь семьи свежего человека, принесшего с собой жизнь и веселье, сударыня, нашей милой очаровательной дамы, которая осыпает всех своими любезностями, и детей, этих порхающих мотыльков…
Через несколько минут оратор вдруг закончил:
- Громогласное ура!
И он заиграл туш на фортепиано. Господин Бреде чокнулся со своей женой.
- Да, да, верно!- сказал он коротко.
