— Чего ему говорить? Он тут ни при чём.
Итак, слово было сказано.
А потом его повторяли столь часто и столь многие, что, уж верно, повторяли не зря. Одному Богу известно, с чего вдруг, но Бенони вроде бы и сам начал верить в сказанное.
II
Когда достопочтенный господин Якоб Барфуд из соседнего прихода давал человеку знать, что желает с ним побеседовать у себя в приёмной, оставалось только повиноваться. Перед приёмной у пастора было целых две двери, одна наружная, другая внутренняя, и уже между этими двумя дверьми люди снимали шапку.
Пастор велел пригласить к себе Бенони, когда тот заявится с очередной почтой.
«Это мне за мой длинный язык, — всполошился Бенони. — Пастор прослышал, как я выхваляюсь, а теперь хочет погубить меня и сровнять с землёй». Но раз вызов получен, остаётся только идти.
Между двух дверей Бенони сдёрнул шапку с головы и вступил в приёмную.
Но пастор на сей раз оказался вовсе не грозен. Более того, он даже намеревался попросить Бенони об одной услуге.
— Вот видишь, это шкурки песцов, они у меня с начала зимы, но избавиться от них я до сих пор не могу. Возьми-ка ты их и отнеси Маку из Сирилунна.
Бенони почувствовал такое облегчение, что язык у него сразу развязался:
— Ну как же, ну конечно отнесу, прямо сегодня вечером, в шесть часов.
— А Маку передай на словах, что один песец идёт за восемь-десять норвежских талеров.
И Бенони от великого своего облегчения снова завёлся:
— Десять талеров? Скажите двадцать. Нечего отдавать их за безценок, нечего и нечего.
— А деньги ты принесёшь мне.
— В следующий раз. Так же верно, как то, что я стою перед вами... Положу деньги прямо на стол господину пастору.
Идучи домой через перевал, Бенони не испытывал ни голода, ни усталости, до того он был доволен и самим собой, и своей жизнью. Глянь-ка, пастор начал пользоваться его услугами. Он на свой манер вводит его в круг семьи. Может, настанет день, когда и фрёкен3 Роза сделает шаг в его сторону.
Как и предполагал пастор, Бенони получил по десять талеров за шкурку, после чего исправно доставил деньги по адресу. Но на сей раз он не застал пастора. Его приняла пасторша, деньги он передал ей, а в награду за труды получил кофе и рюмочку.
Снова Бенони отправился на побережье, к себе домой, и в голове у него бродили разные мысли. Пусть теперь и фрёкен Роза сделает что-то от себя, дело идёт к весне, самое подходящее время, чтобы ударить по рукам.
Поэтому он написал пасторской дочке письмо и очень искусно его составил. А в конце напрямую просил Розу не отвергать его руки. С почтением, Бенони Хартвигсен, судебный пристав.
Письмо Бенони доставил собственноручно.
Но тут жизнь забыла про свою вежливость по отношению к Бенони. Вести о его недостойных и хвастливых речах за рождественской выпивкой достигли, наконец, соседнего прихода, а в приходе — ушей Розы, пасторской дочери. Настали плохие времена.
Пастор снова за ним послал. Бенони тщательно принарядился, как делал всегда в последнее время, надел одну куртку на другую, чтоб потом верхнюю можно было снять. А вдобавок он подобрал очень красивую ситцевую сорочку.
«Это ответ на моё письмо, — думал Бенони, — он хочет узнать, какие у меня намерения, и он прав, потому как на свете есть много низких обманщиков и соблазнителей. Вот только я не из таких».
Бенони испытывал некоторое смущение. В пасторате он для начала заглянул на кухню, чтобы порасспросить о том о сём, может, он что-нибудь при этом и выведает.
— Пастор хочет поговорить с тобой, — сказали служанки.
«Ну, ничего хуже чем отказ я во всяком случае не услышу», — подумал Бенони. Не беда, он и это переживёт. В конце концов, он не так уж и обмирал по Розе.
— Хорошо, — сказал он служанкам и приосанился. — Коли так, пойду я к нему. — Он огладил свою буйную шевелюру, потому что волосы у него были густые и косматые.
«Верно, он хочет дать мне новое поручение», — размышлял Бенони по дороге к приёмной.
Когда он вошёл, там оказались не только пастор, но и его дочь, и на приветствие Бенони никто из них не ответил. Пастор протянул ему какую-то бумагу и сказал:
— Прочти это.
Сам пастор начал расхаживать по комнате, а Роза так и стояла молча у письменного стола.
Бенони прочёл. Это было признание, что, мол, я, Бенони Хартвигсен, распространял порочащие честь и достоинство сведения касательно меня и фрёкен Розы Барфуд, а потому настоящим публично беру назад свои слова и заявляю, что всё это была с моей стороны гнусная ложь.
У Бенони ушло немало времени, чтобы дочитать бумагу. Под конец уже и сам пастор, озлясь на дрожащие руки Бенони и его затянувшееся молчание, спросил:
— Ну, ты прочёл, наконец?
— Да, — ответил Бенони едва слышным голосом.
— Ну, и что ты на это скажешь?
Бенони, заикаясь:
— Всё верно. Другого и ждать нечего.
И Бенони помотал головой. Пастор сказал:
— А теперь сядь и поставь свою подпись.
Бенони положил шапку на пол, втянув голову в плечи, подошёл к столу и расписался, даже завитушку не забыл, которой привык заканчивать свою подпись.
— А теперь эту бумагу надо доставить в твой приход, ленсману, чтобы он зачитал её с церковной горки.
У Бенони в голове была такая неразбериха, что он мог только пролепетать:
— Да, да, так оно и будет.
А Роза простояла всё время молча и гордо выпрямившись у письменного стола.
Жизнь перестала быть учтивой и обходительной. Близилась весна, вороны уже начали собирать ветви на постройку гнёзд, но куда подевалась радость, и пение, и улыбки, и благодать? Для чего ему теперь богатый улов сельди? У Бенони была небольшая доля в трёх сетях, поставленных на сельдь. Раньше он самонадеянно думал, что эта доля принесёт какой-нибудь достаток для него и для Розы, пасторской дочки. Ну и глупец же он был, жалкий глупец!
С горя он целый день пролежал в постели, глядя, как его старая служанка входит к нему и выходит и снова входит, и когда она спросила, не заболел ли он часом, отвечал, что, мол, да, что заболел, а когда она спросила, не полегчало ли ему, послушно ответил, что, мол, да, полегчало.
Не встал он и на другой день. Наступила суббота. От ленсмана пришёл рассыльный с пакетом.
— Тут человек с пакетом от ленсмана, — сказала служанка, приблизясь к его постели.
Бенони ответил:
— Ладно. Положи пакет сюда.
«Это объяснение, которое я должен зачитать завтра», — подумал Бенони, полежал ещё немного, потом вдруг поднялся и вскрыл пакет: аукционы, беглые арестанты, годовое распределение налогов, а среди всего прочего и его собственное объяснение. Обеими руками Бенони схватился за голову.
Выходит, ему самому и зачитывать, взойти на церковную горку и возвестить свой собственный позор.
Он стиснул зубы и сказал:
