Однако из-за человека, прятавшегося в коридоре, к этой истории следовало отнестись со всей серьёзностью, судя по его поведению, он был сообщником. Полиция, та, естественно, прижала бы этого человека, но какая в Стокмаркнесе полиция? В этом мирном городишке каждый сам себе был полицией, да и вообще на всех ярмарках в других местах до сих пор всё обходилось благополучно. Неужели в коридоре стоял Теодор? Теодор тоже не был настоящим вором, но он был ловкий жулик, и вполне возможно, что это он прятался в коридоре, пока другой совершал преступление. Эдеварт не поверил Теодору. Но с другой стороны, неужели Теодор мог ввязаться в столь глупое дело? Ладно, всё же ничего не случилось, никого не ограбили и не убили, вот только несчастный Папст перепугался до смерти.
Пока Эдеварт размышляет над этим, Теодор заискивающе спрашивает у него: Что это с тобой, ты ушибся?
Эдеварт: Ты здесь недавно с кем-то разговаривал?
Да, с Хенриком Стеном.
Так, может, это он стоял в коридоре?
Теодор, радостно: Вот видишь! Конечно, там был Хенрик Стен! Они с кузнецом друзья! Что вы теперь скажете? — с торжеством спрашивает он у Папста.
Папст, коротко: Об этом не может быть и речи. Я готов поклясться.
Теодор, осмелев, хватает Папста за бороду и грозит подать на него в суд за клевету.
Ты был с кузнецом! — упрямо повторяет Папст.
Плевать я на вас хотел! — кричит Теодор и уходит.
Эдеварт и Папст остались одни. Эдеварту захотелось утешить старика: Они низко обошлись с вами, явиться вот так ночью...
Папст покачал головой: Да-да, это был кузнец, он хотел задушить меня, я пережил страшные минуты...
Я сразу понял, тут что-то не так, и подрался с кузнецом.
Как подрался, здесь? С этим грабителем? Ты видел, какой он чёрный, этот убийца? Ты поколотил его?
Нет, он сшиб меня на землю.
Мы на него заявим ленсману.
Хорошо, что ваш бумажник лежал в сундучке, сказал Эдеварт.
А... да...
С тяжёлым сундучком ему было бы не убежать.
Да-да... Видишь ли, Эдеварт, Папст перешёл на шепот, бумажника в сундучке не было.
Не было?
Нет. Человек в коридоре сказал: под подушкой... Но я обхитрил его: бумажник лежал в ногах, под одеждой. Вот так. Когда он принёс мне деньги за часы, я положил эти несколько далеров в бумажник и сунул его под подушку у него на глазах, у него был вид нечестного человека, а когда он ушёл, я перепрятал бумажник. Понимаешь, я его обхитрил. Старый Папст разбирается в людях. Но это были ужасные минуты, двое убийц!..
Папст немного успокоился, и Эдеварт собрался идти.
Досадно, что он сбил тебя на землю, сказал Папст. Ты ушибся?
Да, но и я тоже не остался в долгу.
Папст, с детским интересом: Правда? И что же ты сделал?
Он ударил меня ключом, а я схватил камень, солгал Эдеварт.
Молодец! Ты просто герой, Эдеварт!
Эдеварту было приятно порадовать старика этой невинной ложью, и он продолжал сочинять: Уж поверьте, ему тоже досталось, я ударил его ногой и сломал ему руку.
Сломал руку! — обрадовался Папст. Его страшную чёрную руку? Он закричал?
Да, слышали бы вы, как он закричал!
Молодец! Я не забуду тебя, Эдеварт, благослови тебя Бог. А как он кричал? Стонал?
Нет, ему было так больно, что он просто выл.
Выл... О спасибо, спасибо, ты отплатил ему за меня. Никто, кроме тебя, не вступился бы за мою жизнь, Эдеварт. Что чужим людям до жизни старого Папста? Ничего. Смотри, Эдеварт, говорит Папст и лезет в один из своих карманов, у меня для тебя кое-что есть, это твои часы, возьми их.
Эдеварт застыл от изумления.
Я нечаянно вернул тебе не твои часы, сразу я этого и не заметил, ты уж извини старика. А вот это твои настоящие часы, я честный человек и должен вернуть их тебе, давай те часы, что я тебе дал...
Эдеварт отправился домой. Он не верил Теодору, нет, не верил. Но он больше не верил и Папсту.
Дверь лавки оказалась открытой, замок был сломан — что случилось? Эдеварт вошёл внутрь и увидел, что в углу, где он обычно спал ночью, кто-то лежит, скорчившись словно младенец в утробе матери, — это был Август. Напился до чертиков, подумал Эдеварт.
Август, слабым голосом: Меня пырнули ножом, люди принесли меня сюда, пришлось взломать замок.
Пырнули ножом, говоришь? Что случилось?
Да, ножом. Люди побежали за доктором.
Август не мог много говорить, сказал лишь, что истекает кровью и что его пырнул ножом служитель цирка, сумасшедший тип. Август был перепуган, вся удаль слетела с него. Он умирает, он чувствует, что истекает кровью.
Куда ты ранен? — спросил Эдеварт. В грудь? Давай я перевяжу тебя.
Не надо, меня уже перевязали, я прижимаю повязку руками, но кровь всё равно течёт, я умираю, Эдеварт, точно умираю. Это мне наказание за тот поступок, мы тогда обезумели, и она рассталась с жизнью.
О ком это ты?
О негритянской девушке. Мы убили её. Вчетвером овладели ею, и она этого не вынесла; последний, кто был с ней, сказал, что она умерла, он слишком долго зажимал ей рот рукой.
Неужели вы совершили такую подлость?
Да.
Молчание. Август вздохнул и сказал: Если бы только на меня возложили руку.
Эдеварт: Как это возложили руку?
Ну, если б меня благословили. Какой-нибудь пастор.
Ты этого хочешь?
Не знаю. Когда я конфирмовался и стоял перед алтарем, пастор возложил руку мне на голову и благословил меня, кажется, это так называется.
Молчание. Эдеварт спросил: Ты сказал, что люди побежали за доктором?
Да. Но он мне всё равно не поможет, я чувствую, как истекаю кровью. Ты не знаешь, где здесь можно найти пастора?
Нет.
Может, поищешь?
Эдеварт молчал, он думал, что ночью найти пастора будет трудно.
Август, мягко и настойчиво: Ты будешь вознаграждён, Эдеварт. После моей смерти ты вынешь у меня изо рта золотые зубы.
Как ты можешь так говорить!
Да-да, возьмёшь щипцы и выломаешь. Они дорого стоят.
Я никогда этого не сделаю!
Боишься, что я явлюсь с того света за своими зубами? Не тревожься, там они мне не понадобятся. Это то же самое, что с кольцом шкипера Скору, покойнику безразлично, он может и без кольца обойтись. Ты должен забрать мои зубы, Эдеварт, больше мне нечего оставить тебе. Да и они пустяк по сравнению с тем, что ты должен бы получить, если найдёшь мне пастора; только, может, они из плохого золота, низкой
