всякие лакомства в банках, словом, шхуна в два счёта распродала все свои консервы.
А один раз на берег сошёл со шхуны человек в возрасте и с подстриженной бородкой, причём изысканно разодетый — широкополая серая шляпа, на ленте пряжка, с неё спускается штормовой шнурок, ещё на человеке красная плисовая жилетка и две синие куртки, одна поверх другой, и обе расстёгнуты на груди ради жилетки, которая, как уже было сказано, красного цвета. Словом, нарядный до того, что дальше некуда, и вид вполне иностранный.
От залива человек двинулся просёлком, держа курс на лавку Поулине, причём шёл и ни у кого не спрашивал дорогу, шёл быстро и сноровисто и насвистывал при этом как мальчишка. Когда, войдя в лавку, он поздоровался с Поулине, та уставилась на него и долго не отвечала, потому что таращилась во все глаза.
Посетитель осмотрелся и начал разглядывать канатный товар: ему, мол, нужен трос, сказал он на чистом нурланнском наречии, трос для шхуны.
Поулине утвердительно кивнула, что есть у неё такой трос.
— Тонковат он, — сказал гость.
— Есть и потолще, — коротко возразила она.
— Верно, — согласился посетитель, — но те, что потолще, слишком толстые, мне их не просунуть в блок.
Поулине не стала его больше обихаживать, а занялась другим покупателем. Странно, как это человек не может подобрать для себя подходящий трос, другим же она продавала...
— А сколько стоят эти опорки? — нагло спросил незнакомец и ткнул пальцем в связку висевших на стене галош.
— Опорки? — переспросила Поулине. — Это очень хорошие галоши. Четыре кроны.
— Две хватит за глаза, — гнул своё незнакомец.
С этой минуты Поулине вообще перестала глядеть в его сторону, много чести глядеть на такого, он для неё просто перестал существовать. Форменное свинство, когда посторонний человек так себя ведёт.
Несколько раз повторив свой вопрос и не получив ответа, посетитель вдруг обернулся к ней и спросил:
— А как поживает твой брат Йоаким?
Поулине прямо рот разинула от удивления.
Но незнакомец больше не желал притворяться, он засмеялся, протянул ей руку и сказал:
— День добрый, Поулине. И не стыдно тебе: своих не узнаёшь?
— Очень даже узнаю, — отвечала она, — просто я не поверила своим глазам и хотела, чтобы ты сам себя назвал.
— Август.
— А то я не знаю! Я с самого начала подумала, что когда-то тебя видела, да уж больно ты изменился... А уж зубы...
— Да и то сказать, прошло немало времени с тех пор, как я был здесь...
— Подумать только! Август! В голове не укладывается! Откуда ты взялся и куда держишь путь?
— Сюда.
— Хочешь жить в Поллене?
— Для начала хочу.
Когда Август приезжал сюда в прошлый раз, у него во рту был прямо частокол из золотых зубов, полный рот чистого золота, он даже напоминал какого-то языческого идола, теперь же во рту у него были белые зубы вполне натурального вида, вот почему его и нельзя было узнать.
Поулине обратилась к одному мальчишке и попросила его сбегать за Йоакимом. Скажи, чтоб он срочно пришёл сюда. Её совершенно оставило привычное равнодушие, и даже щеки у неё запылали.
— Просто я сама не могу отлучиться, — пояснила она.
Заявился Йоаким.
— Ну в чём дело? — спросил он.
— В чём дело? — переспросила Поулине. — Вот, разберись с этим человеком.
Йоаким смерил Августа взглядом:
— А что он натворил?
— Натворил? Да ничего, только смеялся надо мной, когда пришёл. И давал за любой товар полцены.
— Эка важность, — недовольным голосом сказал её брат, он же староста Йоаким.
— Так ведь во всей лавке не сыщешь ничего, кроме старого хлама, — заметил Август.
Поулине, в ярости:
— Вот слышишь?
— И трос у вас никакой не трос, он из манильской пеньки.
Но тут Йоаким насторожился, пристальнее вгляделся в незнакомца, не иначе голос и интонация о чём-то ему напомнили. И вдруг он шутливо воздел руки и сказал:
— Эй ты, американец, кошелек или жизнь!
— Ха-ха-ха! — закатился Август.
И тут они засмеялись все трое и схватили друг друга за руки, и всё смеялись, и говорили без умолку. Август был никакой не разбойник, а дружелюбный и весёлый человек, его здесь целую вечность не было, а теперь вот он взял да и вернулся — Август, скиталец, бродяга, бескорыстный помощник в тяжёлых случаях, Август собственной персоной.
— А куда подевались твои зубы? — спросил Йоаким. — Они ж были раньше золотые.
Август:
— А я их продал. Однажды настала такая пора, что золотые зубы оказались мне не по карману. Говорят, покупать их приезжал сам Вандербильт.
И они продолжали говорить без умолку. Поулине закрыла лавку, все прошли в комнаты, и говорили, и говорили. Проходя мимо красного почтового ящика, который им же и был в своё время установлен, Август узнал дело своих рук и кивнул, довольный тем, что ящик висит на прежнем месте.
Как ему пояснили, ящик каждый год приходилось заново красить и обновлять буквы, но им пользовались всё время, а по воскресеньям вынимали письма и брали их с собой в церковь.
Господи, да неужели в Поллене до сих пор нет почты? Просто непонятно, как они тут живут, они же совершенно не идут в ногу со временем.
— И вот ещё что, Йоаким, я видел в заливе пять неводов, а твоего среди них не было. Это что ж такое получается?
— А у меня и нет невода, — отвечал Йоаким.
— У тебя нет невода? И ты не можешь его купить?
— Нет, мне это не по карману.
— Непонятно! — воскликнул Август.
На эту тему они больше не разговаривали, потому что добавить было нечего. Август осмотрел комнату; не сказать, чтоб она так уж убого выглядела: на стенах картинки, над кроватью полог, Йоаким и Поулине выбились в люди, и деньги у них наверняка есть.
— И семьи у вас у обоих всё нет? — спросил он.
— Всё нет. А у тебя?
— У меня? Тоже нет.
Молчание.
— А про Эдеварта, старшего брата, ты что-нибудь слышал?
— Как, разве он здесь не был?
— Здесь?
— Значит, скоро будет. Он в этом году собирался.
Август лично встречал его в Мичигане.
Вот это новость так новость! Поулине даже руками всплеснула. Брат никогда не писал домой своей родне, его словно земля проглотила, они даже считали, что он уже умер.
