— Нет, — сказал он, — оставь мне еду. Я поем ночью перед отъездом.
Он спустился из своей комнаты в половине двенадцатого, с тростью и пенковой трубкой, а больше никаких вещей у него не было, если не считать, конечно, того, что на нём надето. Эдеварт пошёл вместе с ним.
Ни скорби, ни уныния в нём не было, просто он уезжал, и всё тут. По правде говоря, он потерпел в Поллене поражение по всем статьям, но всё же не потерял присутствия духа, а кроме того, он чувствовал, что действовал правильно. Он не была разорён, он был вынослив, и, покуда при нём оставались его трость со стилетом, пенковая трубка да связка ключей числом восемь штук, сам чёрт был ему не брат.
Йоаким, лежавший в комнате, тотчас вскочил, едва туда вошли оба приятеля.
— Лежи, лежи, — сказал Август, — я скоро уйду.
Он сел за стол и начал есть. В комнате стоял полумрак, тем не менее Йоаким заметил, что Август сбрил бороду — поди знай, зачем он это сделал.
Вошла Поулине, хотела зажечь лампу.
— Почему ты ешь в темноте? — спросила она.
— Не бойся, не подавлюсь, — ответил он.
Вот и Поулине тоже заметила, что он сбрил бороду, она и узнала-то его только по голосу.
Не так уж много он и съел, но за столом просидел долго, поглядывая одним глазом на висевшие на стене часы. Ел он плохо и даже не скрывал, что аппетита у него в общем-то нет. Покончив с едой, он не стал рассиживаться, похлопывая себя по набитому животу, а сразу же встал, схватил свою шапку и начал прощаться:
— До свиданья, Поулине, до свиданья, Йоаким.
— Куда ты теперь подашься? — спросила Поулине.
— Не тревожься за меня, — ответил он.
Когда часы показали одну минуту первого, он вышёл из комнаты. Эдеварт последовал за ним.
Друзья направились к пристани, но, едва они отошли от полленских окон, Август повернул и сделал большой крюк. Он всё заранее продумал.
— Ты двинешься на север, — догадался Эдеварт.
— Да, для начала. Два-три месяца проведу на севере, потом — на восток. Дорога-то неблизкая.
Эдеварт кивнул.
Тут два друга завели прощальный разговор, и шёл этот разговор без причитаний и без торжественности. Стояла ночь, было тихо, они шли по тропинке вдоль берега, и стало уже настолько темно, что они плохо видели друг друга.
— Возьми мой чемодан с табаком, — сказал Август, — через неделю ты достанешь листья и повесишь их для просушки, но делать это надо с умом. Ты прорежешь дырку в одном черешке и проткнёшь в неё другой черешок, чтоб два листа висели вместе, и так сделаешь со всеми листьями: всё время по два.
— Хорошо, — сказал Эдеварт.
— Когда они высохнут, ты аккуратно сложишь их в чемодан. Пусть полежат какое-то время. Желательно год, только приглядывай за ними, чтобы они не начали гнить. Тогда у тебя получится отменный товар. Кстати, миссис Эндрюс тебе ответила?
— Нет.
— Отправь ещё одну телеграмму. Непременно отправь. Очень жаль, что я ничем не могу тебе помочь. Но она так легко не отделается.
— Уж и не знаю, — неуверенно сказал Эдеварт...
— Вот то-то, не знаешь, ты вполне можешь обойтись без неё, потому что ты мёртвый.
— А деньги у тебя есть? — спросил Эдеварт.
Август, надменно:
— Деньги? Ты что этим хочешь сказать? У меня, что ли?
Далее следуют пространные и высокомерные рассуждения на тему: зачем ему вообще нужны деньги для этой поездки? Потом он вскользь замечает, что вообще-то у него нет ни единого эре.
— Вот, Поулине послала меня с этими деньгами, — говорит Эдеварт и протягивает несколько купюр Августу. — Она сказала, что это для тебя.
— Для меня? Ни к чему ей такие расходы. Поулине и банк должны мне пять тысяч, но ведь здесь меньше.
— Ты всё-таки возьми деньги, — говорит Эдеварт.
— И речи быть не может. Верни ей и скажи, чтобы она зачла это мне за еду и жильё. Деньги! — опять презрительно фыркнул он. — Да, вот ещё что. Доктор должен мне пятьсот крон за акцию, но я не решился потребовать их.
Немного погодя Эдеварт говорит:
— Ты, верно, опять поедешь в Америку?
— Можешь не сомневаться, — отвечает Август, — для такого человека, как я, это самая подходящая страна.
— Тогда возьми, пожалуйста, эти деньги для неё, — говорит Эдеварт. — Тут двадцать долларов, это её деньги, а я при всём желании не могу их потратить здесь.
— Да о чём речь! — вдруг восклицает Август, заглатывая наживку. — Это ведь совсем другое дело, такая бумажка мне может очень пригодиться во время путешествия. Я смогу показывать людям настоящие иностранные деньги, а не только ценные бумаги. Я возьму её у тебя?
— Господи, о чём ты спрашиваешь? Только этого так мало!
— Более чем достаточно. Кстати, я ещё должен тебе несколько сот крон, которые брал у тебя взаймы. Так вот, ты не тревожься из-за них, я их тебе вышлю.
— Да-да, — говорит Эдеварт. — А теперь я хочу тебе сказать, что... хочу признаться... не то у меня не будет покоя...
— Чего это ты несешь?
Эдеварт, запинаясь, признаётся, что не кто иной, как он, сказал доктору, что Август, мол, шляется по ночам и вообще...
Август, с искренним недоверием:
— Может, это был не ты?
«Я», — услышал он в ответ. Пожалуй, ничего хорошего в этом и нет, но он, Эдеварт, боялся за своего товарища и вообще за Поллен.
Август призадумался, но ненадолго, а потом разразился хохотом:
— Это ж надо, какой обормот! Ты небось боялся, что я отобью у тебя всех полленских женщин, точно, боялся! Причём кой-какие основания у тебя для этого были, потому как по этой части я всегда был на высоте! Никто не смог бы со мной потягаться!
Это своё утверждение Август подтвердил и расцветил некоторым количеством остроумных и ярких историй, он оживился, он блистал юмором, он чертыхался и всё убыстрял шаг.
Однако вдруг он остановился и сказал:
— А теперь, Эдеварт, поворачивай обратно, потому что отсюда я припущу бегом.
— Да, да, — ответил Эдеварт, — счастливого тебе пути!
— Надеюсь, ты не обиделся, что я так говорю, просто я могу не успеть, так что лучше я припущу бегом.
— Прощай и спасибо за дружбу!
И он побежал, побежал легко и быстро сквозь надвигающуюся темноту. Нести ему было нечего, он и сам-то ничего не весил.
XXVII
Нельзя было отрицать: Август оставил по себе пустоту. Эдеварту его недоставало, Поулине
