— Карл Льюис, ваш Сергей Бубка.
— Последний вопрос. Спортивная жизнь скоротечна. Наступает момент, хотя для вас он пока еще далекий, когда пора вешать бутсы на гвоздь. Когда вы предполагаете завершить футбольную карьеру и что после этого будете делать?
— Играть буду до тех пор, пока есть силы, пока кому-то буду нужен. Потом? Не знаю. В мире профессионального футбола я не останусь ни в каком амплуа. Буду жить с семьей и гонять мяч с друзьями. А вообще этот вопрос неимоверно труден. Игра в футбол — это моя жизнь, и представить себе ее другой, честное слово, не могу.
Я ему верю. Да, он, миллионер Марадона, вполне сможет себе позволить забавляться с мячом на лужайке перед одним из собственных домов, ни о чем не тревожась. Но он действительно не представляет сегодня, как это можно жить без команды, без стадиона, без страстей. Деньги могут многое. Не могут они только вернуть молодость и силы, вернуть тот незабываемый миг победы, когда ты с поднятой рукой несешься вдоль бушующих трибун, скандирующих «Марадона, Марадона!», а недоступная футбольная вершина — вот она, у твоих ног...
Наше свидание неожиданно продлилось. В комнату внесли пятимесячную Далму, пробудившуюся после дневного сна, и Марадона, бережно взяв на руки дочь, принялся ей что-то нашептывать. Минуты шли, а он, забыв о том, что нужно ехать на тренировку, забыв о присутствии в доме двух представителей недружественной ему гильдии, продолжал забавляться с Далмой. В этот момент передо мной сидел не великий футболист и богатый человек, а какой-то озорной мальчишка с лукавой улыбкой на лице, на мгновение выключившийся из игры в «Супермена». Вспомнилось: «Человек, который умеет лицемерить».
Но я видел его в момент неподдельной искренности.
Противоречие? Да нет, просто человеческая натура — не дважды два четыре.
Я не хочу оспаривать то, что многим в Италии кажется аксиомой. Но могу с полной уверенностью утверждать, что видел Диего Армандо Марадону в минуты, когда, изолировавшись от внешнего мира, он был обычным парнем, сбросившим защитную оболочку. Ту самую оболочку, в которую он предпочитает облачаться, выходя из дома, а возвращаясь, оставлять за дверью как защищающую от воды и грязи, но вовсе не обязательную в квартире пару галош.
Мы попрощались. Я пожелал ему удачной игры в новом чемпионате, а он, узнав, что я через несколько дней еду в Москву, — удачного мне отпуска. При слове «отпуск» Клаудия, успевшая забрать дочку у отца, оживилась.
— Как, вы едете отдыхать сейчас, в конце сентября? Ничего не поделаешь, по итальянским стандартам брать отпуск можно только в августе или конце июля.
— Да, дела немного задержали. Да и вряд ли я что-нибудь потерял. Лето в России было холодным, может быть, мне повезет осенью.
Но Клаудию явно интересовало содержание, а не форма.
— Можно мне вас попросить об одной любезности? Я собираю коллекцию кукол из разных стран в национальной одежде. У меня их ужасно много, а русской пока нет...
Я сказал, что это сделать нетрудно, и мы расстались.
Спускаясь вниз, к бурлящей набережной, мы на минуту остановились, чтобы сделать несколько фотографий Неаполя со знаменитой пинией на переднем плане. На противоположной стороне улицы, как раз напротив того места, где я припарковал машину, находилось кафе. Его стены и частично окна были уклеены эмблемами «Наполи» и фотографиями Марадоны. А надпись над входом гласила: «Болельщикам всех других команд, кроме «Наполи», вход воспрещен». Я подошел к пожилому человеку, нещадно пылившему метлой у порога, и поинтересовался, шутка это или нет.
— Конечно, шутка. Разве здесь может кто-нибудь оказаться, кроме тиффози «Наполи»?
Через десять слов он меня раскусил.
— Вы издалека приехали?
— Из Рима.
Дальнейшее его не интересовало. Раз не неаполитанец, значит, иностранец.
— Что, за «Рому» болеете?
— Нет.
— А за кого же?
Если бы я сказал, что ни за кого, я навсегда остался бы для него последним человеком на свете. Кроме того, это было бы неправдой. Но правду говорить не хотелось, чтобы не обижать старика. И я ответил, глядя на галерею портретов:
— За Марадону.
— О! — Старик закатил глаза. — Он велик. Вы знаете, что он живет недалеко отсюда?
— Да, знаю. Я только что был у него в гостях. Вот магнитофон, на котором записано ЕГО интервью. Он в хорошем настроении и обещает забивать по два мяча в каждом матче.
Почему-то именно магнитофон произвел на моего собеседника ошеломляющее впечатление. Он поверил, изменился в лице и мигом побежал в кафе звать всю свою родню.
— Вы слышали? Этот синьор только что был у нашего Диего!
Назревала сенсация уличного масштаба. Стали открываться окна в соседних домах. Кто-то закричал сверху: «Доменико, тебя что, ограбили?» — «Да нет, спускайся сюда, я тебе расскажу...»
Мы уехали, когда волнение достигло апогея. Что было потом — кто знает? Поговорили, посудачили и разошлись, скорее всего. Но в одном я уверен: Доменико стал героем дня. Потому что он оказался человеком, который только что разговаривал с человеком, который знаком с самим Марадоной!
НРАВИТСЯ... НЕ НРАВИТСЯ
На следующий день после поездки в Неаполь я, как и обычно по утрам, пошел в свой газетный киоск, где постоянно приобретаю свежие газеты и журналы. Работала там тогда молодая супружеская чета — Бруно и Патриция. Киоск достался им от прежних владельцев, которые, сдавая дела, представили меня как надежного клиента и дали в высшей степени положительную характеристику («Покупает прессу регулярно и платит тоже»). А когда Бруно и Патриция узнали, что футбол занимает в моей жизни не последнее место, я и вовсе стал для них своим человеком. Единственное, что поначалу огорчало моих новых знакомых, это то, что я не разделял их пылкой страсти к римской «Роме». Услышав, что в Италии я прибаливаю за «Интер», Патриция сокрушенно покачала головой, ушам своим не веря. «Нашли за кого болеть!»
Впрочем, переживали они по этому поводу недолго. Бруно сделал глубокомысленное заключение: «Лучше уж за «Интер», чем за «Ювентус», и инцидент был исчерпан. А после того, как я пару раз верно предсказал победу «Ромы», они простили мне отступничество окончательно. По воскресеньям утром Бруно встречал меня вопросом: «Как сегодня сыграют наши?» Постепенно я стал ошибаться довольно часто, поскольку обещал «Роме» сплошные выигрыши, но авторитет от этого не пострадал, да и команда временами баловала хорошей игрой. В понедельник, если римляне накануне побеждали, задиристая и вечно смеющаяся Патриция воинственно спрашивала: «Ну что, видели? Вот так-то!» — и хохотала. После проигрышей киоск выглядел уныло. Бруно скрывался в темном углу, а жена, подавая газеты, бормотала: «Вот ироды — вас не послушали», — и улыбалась, грустно и стыдливо, будто не Танкреди, Конти и Бонек были повинны в плохой игре, а она, Патриция. Правда, как и большинство итальянцев, мои киоскеры не могли долго горевать. И через минуту уже слышалось: «Как там ваш «Интер» сыграл? Неужели проиграл? Опять? Кто бы мог подумать...»
В общем, всегда было приятно вместо утренней разминки провести минут пять-десять у газетного киоска.
Вернувшись в Рим после встречи с Марадоной, я зашел за газетами. В мое отсутствие Бруно или Патриция откладывали по одному экземпляру тех изданий, что я регулярно покупал. А когда откладывали, узнавали, что я опять куда-то подался. Им было известно, что я — корреспондент советского телевидения и
