Камни мелькали туда-сюда с такой скоростью, что глаз их уже не замечал, казалось, пять серых молний дрожат в воздухе, гудя, как шмели-переростки. Это гудение почему-то особенно мешало думать.
Через тридцать или сорок обменов ударами мысли все-таки зашевелились в голове Упряма. Надо что-то делать, погасить скорость камней — но как? Изменить направление удара — но в какую сторону? Даже в таком состоянии Упрям сообразил, что камни будут лететь версты и версты — не приведи благие боги, на их пути окажется человек.
…А камни уже стали раскаляться, ко все более высокому гудению примешивалось зловещее потрескивание, воздух задышал жаром…
Даже Наум в башне не успел ничего предпринять. Сам не обученный двигать предметы велением духа, он немного знал об этом искусстве, но ему было известно, что, вмешайся он сейчас в поединок, — объединенные силы, гонявшие булыжники взад-вперед по двору, запросто могут обрушиться на него. Чародей, впрочем, уже решился на этот шаг, надеясь потом швырнуть камни строго вверх и, выиграв время, либо замедлить их, либо выбросить в безлюдное место. Он уже начал творить чары, чтобы перехватить власть над камнями, но опоздал.
Камни взорвались. Раздался оглушительный хлопок, посыпались в разные стороны огненные искры, ударная волна кинула Упряма наземь.
Крапиве тоже крепко досталось. Два дня после этого поединка она была слаба как никогда, но Упрям провалялся в постели больше недели, а мог бы пролежать и год, кабы выхаживал его не чародей.
Ругать за использование запретного волшебства Наум не стал. Даже успокоил, сказав, что, хоть это и не приветствуется, никто не вправе отнимать у человека умений, которыми он овладел сам. Однако упражняться дальше не позволил. А про то, чтобы разрешенные чары выучить назубок, Упрям как-то и не думал после. Месяц ждал, пока рука срастется (какие чары со сломанной рукой?), за это время других дел накопилось выше крыши. Когда же стало появляться свободное время, уже поздней осенью, он прельстился новым «победоносным» замыслом и взялся за изучение других разделов магии.
Сейчас можно сколь угодно корить себя за непостоянство, но прошлого не воротишь. Не выучился раньше, учись теперь. Просто откатить котел в одну из кладовых норов не позволял. Да и не место котлу в кладовой, место ему — на самом верху башни, в чаровальной светлице.
Присев на ступеньку крыльца, Упрям воспроизвел в памяти все тонкости предстоящего дела. Вроде бы ничего не пропустил: птичье перо, слова заклинания, четыре касания, три взмаха, направить углы по сторонам света… вот тебе раз, а как с углами-то быть? Наверное, круглых предметов это не касается?
Наверное… Упряму вдруг стало тоскливо-тоскливо. Он тут опыты ставит, а его учитель в беде, запропал невесть куда — может, погиб, может, на краю смерти стоит. Может, бой ведет неравный… Умный, добрый, заботливый учитель. Ближе отца родного!
Но слезами горю не поможешь, и первое, чему наставлял Наум ученика, — всегда сохранять ясную голову. Тоска, поддайся ей, губит.
Итак, за дело! Упрям подобрал случившееся под ногами голубиное перо (лучше бы воронье, и лучше бы из правого бока в полночь вороном утраченное, но это все важно, когда хочешь сделать предмет летающим постоянно), призвал четыре стороны света, остров Буян и камень Алатырь призвал, птичью крылатую волю заклял. Четырежды — по сторонам света — коснулся котла пером и бросил его на дно. Закрепил заговор. И зачем-то сам прыгнул в котел.
Зачем? Ну, по правде сказать, мелькнула у него мысль, что не стоит слишком уж доверять памяти. И, преисполнившись вдруг бесшабашной отваги, он принял мгновенное решение: если не удастся доучиться заклинанию, так с перепугу придется волей-неволей доучиться запретному искусству. А что, так и плавать учат порой: бросят в воду на глубине, и плыви, как знаешь. И ничего, большинство выплывает. А неумех вытаскивают, выхаживают и снова учиться волокут. Упряму, положим, второй возможности уже никто не предоставит. А тем вернее будет ученье! И вообще, нельзя настраиваться на неудачи. Котел плавно поднялся вверх. И у парня дух перехватило. Красотища-то какая! Чудо! Все беды и тревоги разом выскочили из головы, до того восхитительное чувство наполнило душу.
Ветер трепал волосы и выбивал слезы, а Упрям, замерев, смотрел и смотрел на дивную картину открывшихся необъятных просторов. Город казался игрушечным, всадники на дороге — муравьями. А во все стороны до неимоверно далекого окоема волновалось зеленое море лесов, сверкало наброшенной на него сетью рек и ручьев, притоков Дона, манило чистыми сапфирами озер. И Господин Великий Дон, даже отсюда величавый, искрился рябью волн. Как раньше он не видел этой красоты?
Хм, может, потому и не видел, что даже с самой верхушки башни она не открывается?
Упрям глянул вниз, и взор его на миг потемнел: так и есть, он поднялся на высоту восьми башен, не меньше. А еще его ветром в сторону сносит.
Обкарканный (как показалось, насмешливо) стаей ворон, Упрям взял себя в руки и направил котел к башне. Он чувствовал подступающую усталость — собственных сил было маловато, а о дополнительном источнике он не счел нужным позаботиться. Но тревожиться не хотелось — котел слушался отлично, шел ровно, одно удовольствие летать на таком. Правда, сидеть не очень удобно, легко вообразить, как настрадался под ним Невдогад.
Снизившись к верхней светлице, сиречь чаровальне, Упрям замер и обругал себя последними словами. Все-таки растяпа, он растяпа и есть! Лопух! Окно-то кто открывать будет? А снаружи этого не сделаешь. Кстати, хоть пройдет котел в окно? Упрям прикинул на глазок — вроде пролезет. Тогда он стал нарезать круги вдоль стен, заглядывая в окна и отыскивая Невдогада.
Окна в башне были стеклянными — давнишний дар одного иноземного купца, благодарного за честный торг. Удобная вещь, только днем снаружи все равно ничего не разглядишь, приходится приникать к стеклу и приставлять ладони, а лишние движения котлу не понравились, и он опасно накренился, так что лететь пришлось, перебирая руками по стене.
Невдогад обнаружился в спальном покое чародея. Вопреки минутному подозрению, он ничего не злоумышлял, а, кажется, стоял перед стеклянным зеркалом, придирчиво себя осматривая. Толком разглядеть не удалось, в покой солнце светило только в первой половине дня, а сейчас там царил сумрак. Упрям постучал в стекло и поморщился, слушая испуганный визг. Показал знаками: мол, отворяй.
Невдогад распахнул окно, одной рукой поправляя на голове свой малахай — видно, снимал перед зеркалом. Вот человек, за столом не снял, а перед зеркалом — пожалуйста. Надо все же подправить ему повадку.
— Ух ты! Катаешься?
— Нет, крышу чиню, — буркнул Упрям. — Вот что, сбегай-ка наверх и открой окно в чаровальне. Да пошустрее.
— А меня прокатишь?
— Ага, с горы пинком! Делай, что говорят, некогда мне лясы точить.
— Грубый ты, — насупился Невдогад, — Поднимайся, сейчас открою.
Упрям взлетел к чаровальне и огляделся, поджидая Невдогада. К воротам подъезжали четверо всадников, судя по одежде, бояре. Даже отсюда были видны их округлившиеся рты.
Упрям — а что еще делать? — помахал им рукой.
Бояре, что им тут нужно? Может, найден уже ворог, что злоумышлял против Наума и убийц подослал? Да нет, навряд ли. Чтобы найти, надо знать, кого искать, а им ведь еще ничего не известно про нападение. И, пожалуй, стоит положиться на совет Невдогада — не след трубить по всему свету, что чародей исчез.
Окно открылось, и Невдогад, перегнувшись ухватился за край котла:
— Залетай!
Котел, само собой, резко качнулся.
— Отпусти, дубина!
Невдогад, и сам, испугавшись, отпустил. Котел, подобно маятнику, качнулся в другую сторону, и Упрям из него выпал. Тонкий писк Невдогада потерялся в дружном вскрике замерших у ворот бояр и ржании их лошадей. Лошадям-то летающие люди, пожалуй, безразличны, но раз хозяева чего-то испугались, значит, дело нешуточное.
Успел Упрям расслышать и ржание Ветерка, и лай Буяна — эти поумнее боярских лошадей, сразу поняли, что к чему. Он еще много чего успел заметить — время как-то странно сжалось в этом падении, —
