— Свертывай потихоньку, — сказала Терентию Семеновичу Свиридова. — Пускай разъезжаются засветло.
— Что такое? — тревожно спросил Терентий Семенович.
— Две лошади и бык сдохли.
— Язва? — трезвея, спросил Терентий Семенович.
— Человек семь из бойгруппы на посты давай... Пусть идут на электростанцию... Шевели их поскорее! — уже вдогонку крикнул Усольцев.
Усольцев вскочил в качалку к Свиридовой, сел рядом, часто дыша.
Цыган подобрал вожжи; оборачиваясь, зыркая черными глазами, спросил:
— Куда? Аллюр?
— На Унду.
Цыган свистнул, хлопнул по коням вожжами, гаркнул и, падая, в нитку вытягиваясь вперед, дал повод.
Ветер ударил в лица.
Навстречу им с «Сухой» во весь опор скакал Гриша Фофанов.
— Мойка взорвана! — крикнул он.
— Мойка?! — судорожно хватая Фофанова за гимнастерку, спросил Усольцев. — Там в карауле коммунист Чан Чен-дун!..
— У Чан Чен-дуна распорот живот и перерезано горло.
— Шахта, шахта?! — крикнула, бледнея, Свиридова.
— В шахте не был. Я встретил Улыбина, он бежал по отвалам за диверсантом. Прочесали все кусты — как в воду канул. Ружья, говорит Куприяныч, не было, я б, говорит, положил его. По пятам, говорит, гнался.
Усольцев вскочил на облучок, взял у цыгана вожжи, кусая губы, коротко оглянулся.
— Это все те же.
На «Сухой» Усольцев объехал вокруг раскомандировки, осаживая, остановился против дверей. Кони, чуя кровь, встревоженно всхрапывали.
Чан Чен-дун лежал около копра «Сухой», закрытый ветками березы.
Свиридова на ходу взглянула на труп, прошла к мойке.
Деревянный настил мостков был сорван, исщеплен и отброшен на отвалы, толстые бревна костровой клетки под барабаном обгрызаны и задымлены, клеть деформировалась, и барабан накренился набок.
— Под барабан положил бы, тогда... Не рассчитал, — сказал Улыбин.
— Кто? — глянув в упор, спросила Свиридова.
Улыбин вздрогнул, бледнея, отшатнулся от нее.
— Что вы, так... — растерянно проговорил он. — Испугали меня... Китаец тот, ладно, говорю, под барабан не подложил.
— Чем это?
— Аммоналом.
— Почему вы знаете?
— Пахло же.
— Как вы сюда попали?
— Я дежурный по охране. Я второй раз здесь. Иду от байкалов, смотрю...
— Один был?
— Что вы, товарищ директор?
— Я спрашиваю.
— Конечно, один. Смотрю...
— Не уходи отсюда, пока не сменят.
Усольцев уже снял ветки и повернул Чан Чен-дуна на бок.
— В спину, — сказал он подошедшей Свиридовой, — ножом...
Усольцев стоял, подавленно опустив руки.
— Щека прорезана, грудь... Ладони исколоты... Боролся, — прошептал Усольцев. — До последнего вздоха, как подобает коммунисту.
Усольцев вдруг быстро поднялся. Он схватил вздрогнувшего и задохнувшегося от неожиданности Улыбина за плечо и, показывая на убитого, крикнул:
— Запомни!.. Слышишь?
— Слышу, — невнятно сказал Улыбин, отступая от Усольцева.
8
На всех участках прииска, во дворах поселков, вокруг гуртов скота и табунов лошадей задымились костры. Тучи едкого дыма сплошной пеленой заволокли поселок, скот и работавших старателей. Задыхающиеся пауты взвивались вверх и улетали в тайгу.
Скот весь день стоял под дымом.
Рабочим лошадям косили траву; днем кормили, ночью, когда нет овода, работали.
Подозрительных на язву выделили в изоляторы, организованные в отработанных котлованах разрезов, и непрерывно клали на пораженные, слегка припухшие места ледяные компрессы.
Подвоз товаров прекратился. Обозы стали в карантине на дорогах.
Приисковый радист слышал из эфира тревожные радиограммы о падеже скота в Козлове, Бырке, Алексзаводе, Шахтоме и Балее.
Через неделю сибирка била скот уже в одиннадцати районах.
Далеко за поскотинами больших и малых поселков, деревень и сел все дороги перегородили заставы.
Многие старатели и хозяйские рабочие из боязни заразы отказывались работать на лошадях. На участках кто-то говорил, что язва от коллективизации. Илья Глотов, гнусавя, сулил старателям страшную чуму, ежели-де народ не образумится. Чтобы рассеять эти слухи, коммунисты разошлись по участкам для разъяснительной работы.
Прошли слухи также о смерти в больнице старшинки Мунгинского разреза — Лаврентия Щаплыгина.
Из Листвянки сообщили о болезни старателей; в Каменушке пал конь; в Золотинке дымовые костры подожгли старательский барак.
Врач Вознесенский выехал в Листвянку, Кириллов — в Каменушку, сам Усольцев ускакал в Аркию.
Свиридова дочитывала тревожную сводку.
Инженер Мудрой сидел, сгорбившись в кресле. На всех совещаниях он сидел истуканом и никого не слушал, занятый своими неотступными мыслями.
— Как ваша драга, Георгий Степанович? — спросила Свиридова, уголком глаз приглядываясь к унылому лицу инженера.
— Спасибо, — безотчетно сказал он и, спохватившись, что сказал невпопад, смутился.
Свиридова отложила сводку:
— У вас очень усталый вид, Георгий Степанович. Вам нездоровится?
— Нет, ничего. Спасибо. Очевидно, я немного переутомлен.
— Вы, пожалуйста, не скромничайте: вам надо отпуск?
Инженер промолчал, насупившись, и отвернулся от Свиридовой.
— Напишите в трест. Я поддержу. У Терентия есть путевки в Крым.
У Мудроя дрогнуло лицо. Он с болью взглянул на Свиридову и тихо сказал:
— Если бы вы знали, как мне хочется работать!
Свиридова встала и, желая ободрить Георгия Степановича, истомленного, очевидно, творческими
