— Ну, угадай!
— До или после скидки?
— До.
— Семьдесят пять.
— Семьдесят пять? Это же шерсть!
— Сто.
— Больше.
— Сто пятьдесят.
— Меньше.
— Сто тридцать.
— Да! А теперь угадай, сколько я отдала.
— Сорок?
— Перестань, Джемма, я так не играю.
— Сто.
— Меньше, меньше.
— Девяносто?
— Меньше.
— Семьдесят?
— Теплее.
— Шестьдесят?
— Больше.
— Шестьдесят пять?
— Да! Полцены. И это — чистая шерсть!
Эту процедуру надо было проделать с каждой купленной вещью, причем папа всегда радовался наравне с ней.
— Какая милая вещица, радость моя. — И он часто со всей искренностью говорил мне: — Джемма, твоя мама — очень элегантная женщина.
Стоит ли удивляться, что меня так потряс его уход? Хотя… Его она тоже заставляла угадывать цену, так что, может, я зря удивляюсь?
ТО : Susan…[email protected]
FROM: Gemma [email protected]
SUBJECT: Предательница
Ни за что не угадаешь, что произошло. На работе прибегает ко мне Андреа и с круглыми глазами восклицает: «Я прочла книжку Лили Райт!» Как будто за это ей полагается медаль. Говорит, книга ей очень понравилась, здорово подняла ей настроение. Потом она увидела мое лицо и примолкла. Господи, какие все бесчувственные!
С того дня, как я запустила в отца шоколадкой, ни я, ни мама его больше не видели. И по телефону он не звонил — ни разу. Можешь поверить? Мне удается поговорить с ним только тогда, когда я застаю его на месте, а Колетт куда-то вышла и не может соврать, что он у зубного. Он не приезжает ни за вещами, ни за почтой — ни за чем. Когда я решила воспользоваться этим предлогом, чтобы заманить его к нам, он попросил меня пересылать ему письма почтой. Но сам не приходит. Он сказал: «Ах, это наверняка сплошные счета и прочая дребедень. Можно не беспокоиться».
Прежде чем продолжать, я сделала паузу. Я собиралась поведать Сьюзан о том, как в последние две недели исправно просыпаюсь в пять утра и лежу, охваченная паникой. Что будет дальше? Мне уже тридцать два, и такое ощущение, что жизнь кончена. Когда все опять вернется в накатанную колею? Мужчины у меня тоже нет — никакого утешения. А если и дальше так будет продолжаться, то он никогда и не появится. Или папа вернется, или… Или что?
Так дальше продолжаться не может.
Но на папу ничто не действовало. Ни извинения и обещания, ни гнев, ни взывание к его чувству долга.
— Папа, — сказала я, — пожалуйста, помоги мне, я одна не могу с этим справиться. Понимаешь, мама… она просто не приспособлена жить без тебя.
— Что ж, придется ей привыкать, — ответил он мягким, но пугающе отстраненным тоном. Ему было плевать.
Все чувства прочь, осталась одна грязь и блуд. В детстве мне казалось, папа все может. У тети Айлиш была любимая шутка — по тем временам очень даже богохульная: «Какая разница между Господом Богом и Ноуэлом Хоганом? Та, что Джемма считает, что Богу до Ноуэла далеко».
Теперь мир для меня перевернулся. И никакого выхода из положения я не видела. Это было невыносимо. Особенно если учесть, что я всегда была папенькиной дочкой. Лет до четырех, когда он приходил с работы, мы с ним, взявшись за руки, отправлялись ему за сигаретами, и я катила перед собой игрушечную коляску. Это повторялось изо дня в день.
Теперь от нашей близости не осталось и следа, и я больше никогда не буду его девочкой. Он нашел себе кого-то еще, и хоть это и глупо, но я тоже чувствовала себя брошенной. Что со мной не так, что он предпочел девицу всего на четыре года старше?
Мама была права — это было как если бы он умер, только хуже.
Больше всего я боялась, что Колетт забеременеет. Тогда вся эта мерзость обретет действительно приличный вид, а нам можно будет распрощаться с прежней жизнью навеки.
