— А… да.
— Я думала, связь прервалась. Скажи что-нибудь.
— Послушай… Тут такое дело… Она должна была написать мне, а не тебе.
— Тогда я просто перешлю его тебе. — Меня удивил ее виноватый тон.
Помолчав еще, Сьюзан быстро заговорила:
— Джемма, мне надо тебе кое-что сказать, и это тебе не понравится, во всяком случае — сначала, и прошу прощения, что ты узнаешь об этом вот таким образом.
Худшее выражение на свете — «мне надо тебе кое-что сказать». Нет чтобы сказать: «Ты похудела килограммов на шесть и, кажется, этого не заметила, но кто-то же должен тебе об этом сообщить» или «Один эксцентричный миллионер решил осчастливить тебя колоссальной суммой денег, которая изменит всю твою жизнь, но он хотел молча перевести ее на твой банковский счет, однако я, как твоя подруга, сочла своим долгом тебе сказать». Дождешься, как же. Всегда — только плохие новости.
Мой желудок устремился к центру земли.
— Что? Сьюзан, что?
— Помнишь, как я приехала в Сиэтл и ты стала слать мне имейлы?
— Да.
— Еще как раз твой отец ушел от матери, а ты сочиняла про них всякие истории?
— Ну да.
— Ну вот. Понимаешь, мне эти истории показались по-настоящему смешными, я вообще всегда считала, что из тебя выйдет первоклассный писатель, но ты сама сроду бы ничего не сделала для себя, я, честно говоря, не думала, что из этого что-то выйдет… — Она вдруг замолчала, словно загнала себя в угол, а потом вдруг объявила: — Сама ты бы никогда этого не сделала.
— Чего не сделала? — Но я уже поняла. — Ты отослала мои истории этой агентше?
Но это же неплохо или нет? Почему у нее голос такой затравленный? Потом Сьюзан сказала:
— Не только истории.
— А что еще?
— Твои имейлы тоже.
Память моя скакнула назад в попытке воссоздать, что я такого писала Сьюзан — что папа ушел, что вышла книжка Лили, что я познакомилась с Оуэном, — и у меня перехватило дыхание.
— Надеюсь, не… все имейлы?
— Не все, нет, нет, — поспешила заверить Сьюзан. — Кое-что я выпустила.
— Кое-что? — Это все равно что ничего.
— Я выпустила нехорошие куски — ну, как ты ненавидишь Лили, а еще…
— А еще? — Мне стало страшно.
— Как тебе не понравилась ее книжка.
— Еще?
— Как ты к ней относишься.
— Это ты уже говорила. Ты еще что-нибудь отсылала?
— Да. — Ответ прозвучал так тихо, что его можно было принять за помехи на линии.
— Сьюзан!
— Не сердись, Джемма, мне очень жаль. Богом клянусь, я сделала это из лучших побуждений.
Я заплакала. Мне следовало бы разгневаться, но у меня не было сил.
Я поехала к маме.
— Ну, где ты пропадаешь? — сказала она и протянула мне рюмку «Бейлиз». — «Чисто английское убийство» пропустим!
— Нет, я не могу смотреть.
Я включила свой гробоподобный компьютер. Мне не терпелось проверить, что я такого посылала Сьюзан. То, что сейчас лежит где-то в Лондоне на чужом рабочем столе.
Я пробежала папку «Отправлено». О господи, о господи, о господи, это даже хуже, чем я думала. Все мои страдания из-за ухода отца. Это же настолько личное! А хуже того — там было много плохого, такого, что можно демонстрировать друзьям, но чужим людям?.. От стыда мне стало тошно.
Весь субботний вечер и все воскресенье мой мобильный телефон надрывался: перепуганная Сьюзан жаждала извиниться. Я на ее звонки не отвечала; мне нужно было прийти в себя.
«Я только старалась помочь, — несколько раз написала она. — Ты настоящий писатель, но я знала, ты никогда о себе не похлопочешь».
В этом вся ее беда. Из-за того, что она уехала в Сиэтл и исполнила свою заветную мечту, Сьюзан хочет, чтобы так было у всех. В старые добрые времена (в прошлом году) она все вздыхала: «Джемма, мы так ничего не достигнем», — а я отвечала: «Я знаю. И чудесно, скажи?» То, что она предприняла решительные шаги, чтобы изменить свою жизнь, уже явилось шоком, но когда она стала пытаться изменить мою — это уж извините.
В понедельник по дороге на работу я все еще была не в себе. Всякий раз, как я представляла себе, как эта агентша читает, скажем, о моей первой ночи с Оуэном или о том, как у мамы был ложный сердечный приступ, я заливалась краской.
И я поняла, что в выходные лучше было работать, нежели лечиться от похмелья: на моем автоответчике было несколько сообщений, в том числе одно от Лесли Латтимор. В нем говорилось, что:
Ни о какой косметике я, естественно, не договорилась — какой производитель станет отгружать горы бесплатного товара для торжества, о котором даже газеты не напишут? Подходящего замка для проведения праздника я пока тоже не подобрала.
Далее шли сообщения от всех трех дизайнеров. Первая обозвала Лесли «жуткой особой». Вторая сказала, что Лесли пыталась заставить ее сшить платье бесплатно взамен на рекламу. Третья назвала Лесли «никчемной богемной дамочкой». Ну и ну!
В панике я судорожно нажимала кнопки, звоня всем подряд — дизайнерам, журналистам, в салоны красоты, в замки с башнями. В одну кратчайшую паузу, когда я на мгновение оторвала палец от клавиатуры и уже занесла его над следующим номером, прорвался Коди.
— Это Коди Купер по прозвищу Кофи Аннан. С миротворческой миссией. Сьюзан жалуется, ты не хочешь с ней разговаривать.
— Не хочу. Мне еще никто не делал таких пакостей.
Это не так, кисейная ты наша барышня. Господи, Джемма, тебе надо было родиться гомосексуалистом. Я сейчас скажу тебе одну вещь и хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала: тебя хочет представлять литературный агент, а ты ведь еще и книги не написала. Ты хоть отдаешь себе отчет, какое это везение? Тысячи людей пишут книги, мучаются, силясь их куда-то пристроить, но не могут найти себе литературного агента. Тебе же его на блюдечке преподнесли. Я пожала плечами.
— Ты сейчас пожала плечами?
— Господи, ты меня пугаешь.
— Это у нас с тобой взаимно, девушка.
— О чем ты?
— О тебе. О том, что ты перестала что-либо делать.
— Ой ты, господи, и кто из нас теперь кисейная барышня? Ты прекрасно знаешь, сколько у меня
