— По статистике, каждый литературный дебют имеет автобиографическую основу.
Я хотела, чтобы она продолжала говорить, продолжала убеждать меня, уговаривать, а я чтобы продолжала возражать, а она бы опять отбивала мои аргументы. Приятно было сознавать свою востребованность, я готова была сидеть там вечно.
Но Жожо вдруг сбросила со стола свои длинные ноги, встала и протянула мне руку.
— Джемма, я не хочу уговаривать вас делать то, что вам претит.
— А-а… Верно…
— Жаль, что мы обе зря потратили время.
Меня словно ужалило. Она, наверное, очень занятой человек. Но мне все равно нравилось, как меня обхаживают и уговаривают, а сейчас эта Жожо стала нравиться мне заметно меньше.
Мы шли назад по коридору, а навстречу нам двигался этот ходячий половой акт — красивые длинные ноги в красивых брюках. Волосы черные и блестящие, как вороново крыло, глаза — синие, как мигалка на крыше «неотложки». (В точности этого сравнения я не вполне уверена.)
Он кивком головы поздоровался со мной и сказал:
— Жожо, ты надолго?
— Нет, сейчас буду. Это Джим Свитман, — пояснила она мне. — Шеф рекламной службы.
Мы с Коди возвращались в аэропорт на метро. Коди бушевал. Я была тише воды ниже травы. Агент, литературный агент проявил интерес к тому, что я накропала, — событие, по всем меркам более редкое, чем солнечное затмение. Теперь все было кончено. Я вздыхала. И готова была поклясться, что у Жожо безумный роман с этим неотразимым Джимом Свитманом.
Во мне словно заноза засела. Я зря потратила драгоценный свободный день — когда теперь на здоровье сошлешься? А худшее еще было впереди. В аэропорту я пошла в газетный киоск купить себе несколько журналов, чтобы было чем заняться в полете, и за два метра увидела это. По тому, как зашевелились волосы у меня на голове, я поняла, что случилось что-то очень скверное. Раньше, чем мой мозг успел перевести во что-то осмысленное заголовок на газетной полосе, в душе у меня уже поселился ужас. Это была фотография Лили — на первой полосе «Ивнинг стэндард», а крупно набранный заголовок — что самое ужасное — гласил: «Незнакомка из Лондона берет штурмом литературный мир».
Полностью статья была напечатана на девятой полосе. Я схватила в руки газету, поспешно долистала до нужной страницы и увидела еще один, в четверть листа, снимок Лили в ее роскошном доме (вообще-то, виден был только угол дивана) с ее роскошным сожителем, рассуждающим о ее роскошной, идущей нарасхват (поганой) книге. Больно признавать, но выглядела она великолепно, такая хрупкая, воздушная и совсем не лысая. Начес, конечно, «решила я.
Антон тоже смотрелся хоть куда, намного красивее ее, если уж говорить правду, тем более что волосы у него были свои, а не пересаженные, как у Берта Рейнольдса. Меня поразило сходство с прежним, моим Антоном, а новое в его облике вызвало протест. Волосы у него стали длиннее, а рубашка из чистого хлопка была вся в заломах — полная противоположность тем временам, когда его одежда всегда выглядела так, словно только что из-под утюга. (Впрочем, он и без этого всегда был хорош, я не такая вредная.)
Я уставилась на снимок: смеющимися глазами Антон смотрел прямо на меня. Он мне улыбается! Так. Стоп. Фантазерка. Скажи еще, он шлет тебе тайный сигнал.
В толчее аэропорта, плечом к плечу с Коди, я пробежала глазами историю восхождения Лили к вершинам популярности и испугалась, что меня стошнит прямо на людях.
Я набросилась на Коди.
— Ты говорил, она прошла незамеченной.
— Так и было. — Он злился, что что-то интересное прошло мимо него. — Не сваливай все на меня! Ты на себя должна злиться. — Коди никогда не извиняется — он просто переводит стрелки. — Сама подумай, какой шанс ты сегодня отвергла.
Он кивнул на улыбающуюся физиономию Лили в газете.
— Видишь? На этом месте, между прочим, могла быть и ты.
Газету я не купила — не смогла, но всю дорогу до дома думала об Антоне. Я не видела его больше двух лет, но сейчас эта фотография произвела на меня такой эффект, будто мы только что расстались. Возможно, я проходила сегодня мимо его конторы, может, была совсем рядом… Это должен быть какой-то знак.
Незаметно мы вступили в пятый месяц жизни без папы. Мне удалось пару дней не придавать этому факту значения, поскольку у меня были другие причины для подавленного состояния — в первую очередь моя мертворожденная писательская карьера.
Жожо права: муж, бросающий жену ради молодой женщины, — какой сюжет может быть более тривиальным? И хотя моему роману не суждено было появиться на свет, в голове у меня он уже рождался, тем более что я опять стала просыпаться в пять утра.
В книге у меня была бы другая работа — я вообще могла бы не работать, а быть домохозяйкой (о счастье!) и сидеть дома с парочкой собственных детей.
У меня было бы две сестры или брат и сестра; я проиграла в голове разные варианты и наконец остановилась на таком: у меня была бы старшая сестра по имени Моника. Симпатичная, безотказная, в детстве она всегда давала мне свою одежду поносить, но сейчас сидит как привязанная в своем огромном домине с четырьмя детьми, к тому же слишком далеко от нас (Белфаст? Бирмингем? — это я еще не решила), чтобы ждать от нее какой-то реальной помощи.
Еще у меня был бы младший братишка, симпатяга Бен, за которым бы увивались девчонки. Всякий раз, как звонит телефон, он дает маме инструкции: «Если это Мая, скажи, что меня нет. Если опять Кара — скажи, что мне очень жаль, но она меня скоро забудет. Со временем. — Смех. — А если Джеки — уже еду. Выехал десять минут назад».
Он меня постоянно выводил из себя. Вымышленная мама тоже не жаловала его слепой материнской любовью, что, как я понимала, лежало вразрез с общей линией: обычно, я знаю, мамаши души не чают в своих эгоистичных, «чудесных» сыночках, делая вид, что недовольны тем, как они обращаются со своими подружками, но в глубине души радуясь, ибо, как и юные проказники, пребывают в уверенности, что не родилась еще на свет достойная его женщина.
В моем сюжете Бен играл не слишком большую роль — он был слишком безответственной и эгоистичной натурой, чтобы хоть как-то поддержать «нашу» брошенную маму. Весь этот груз доставался мне, и я, как ни крути, оставалась, по сути, единственным ребенком в семье.
Меня звали Иззи, и у меня были упругие локоны до подбородка — в прекрасном состоянии. Хоть мне и очень бы хотелось не работать, представить себя домохозяйкой оказалось задачей непосильной, и я стала мучиться, изобретая профессию для Иззи. Первая мысль была сделать ее личной помощницей по хозяйству (но только на предмет покупок) какой-нибудь богатой леди. Но эту идею я отвергла — все просто умрут от зависти, что у нее такая классная работа. Вместо этого я решила, что она — что неудивительно — будет работать в области рекламы и, конечно, устраивать всевозможные мероприятия.
История личной жизни у Иззи была очень схожа с моей:
Но вот Антона я Иззи не подарю, не будет у нее возлюбленного всей ее жизни, уведенного прямо из-под носа лучшей подругой. Вдруг… ну, то есть… вдруг Антон это прочтет?
