лишь воображаемое. Мол, там и вправду есть некто или нечто, пытающееся объясниться с нами. Все это — не более чем простая уловка, дабы провести самих себя. Это похоже на попытку вогнать в бутылку целый, мир.
— На одних это действует сильнее, на других — меньше, — заметил Макдональд. — Досадно, что это воспринято, как выпад против вас лично. У нас и в мыслях не было проделывать с вами такие номера. Вы сами уверились — во всем этом ровным счетом ничего нет.
— Ладно, — сказал Томас, все еще злясь на себя из-за продолжающего предательски дрожать голоса.
— Мне хотелось бы дать вам послушать нечто иное. Все это лишь введение. Пошли ко мне. И ты с нами, Боб. Оставь на прослушивание техников. Ничего не случится.
Втроем они вошли в кабинет и уселись в кресла. Рабочий стол Макдональда на сей раз оказался пуст и только готовился принять очередную порцию материалов. По-прежнему витал упоительный запах старых книг. Томас, поглаживая ладонями полированные деревянные поручни кресла, не отрывал взгляда от Макдональда.
— Со мной такие номера не проходят, — изрек он. — Все эти гипнотические звуки, приятное общество, чудесный ужин и даже прекрасные женщины с трогательными сценами семейной жизни — подобное ни в коей мере не влияет на один единственный факт, Программе свыше пятидесяти лет, а до сих пор так и не получено сообщение.
— Собственно для того я и привел вас сюда, чтобы объявить… — проговорил Макдональд, и, помолчав, закончил: — Мы его получили.
— Да нет же! — вырвалось у Адамса. — Почему же тогда мне ничего неизвестно?
— У нас не было уверенности. Случались ведь и раньше ложные тревоги. Такие минуты, пожалуй, самые трудные. Знал только Саундерс. В конце концов, это ведь его идея.
— Записи Большого Уха, — проговорил Адамс.
— Да. И он их обрабатывал. Немало потрудился, отфильтровывая лишнее. И теперь можно утверждать с уверенностью: сигнал получен. Утром я собираю всю группу. Сделаем заявление. — Он повернулся к Томасу. — Но я бы хотел обратиться к вам за советом.
— Макдональд, а это не очередной ваш номер? — спросил Томас. — Не слишком ли много случайных совпадений?
— Случайные совпадения встречаются, — произнес Макдональд. — История забита ими. Сколько программ завершилось успешно и сколько идей увенчалось триумфом только благодаря тому, что от поражений их уводили именно случайные совпадения, являвшиеся, как правило, за мгновение до окончательного торжества скептиков.
— А просьба помочь, — продолжил Томас, — это ваш коронный номер?
— Мистер Томас, — сказал Макдональд, — прошу не забывать, что мы — ученые. Свыше пятидесяти лет исследований — и ни малейших результатов. Мы уж и думать забыли, да и вообще вряд ли когда-либо задумывались над тем, что станем делать в случае, если нам повезет. Именно поэтому и нужна ваша помощь. Вы знаете людей, вам известно, как подойти к ним, что они примут, а что отвергнут, возможная их реакция. Как видите, у нас все логично и естественно.
— Все это слишком чудесно, чтобы быть правдой. Я не верю.
— Поверь ему, Джордж, — сказал Адамс. — Он еще ни разу не солгал.
— Врут все, — упрямо проговорил Томас.
— Он прав, Боб, — улыбнулся Макдональд. — И все же вам придется поверить, мистер Томас, поскольку истина поддается проверке и воспроизведению. Если мы представим результаты в печать и их опубликуют, любой ученый скажет: «Все точно. Согласен». Собственно, только так и должно быть. Какой смысл в обмане, если его можно легко разоблачить и который навсегда разнесет в пух и прах нашу Программу, стоит только вам написать об этом.
— Я слышал, те, кто хочет уклониться от военной службы, жалуются или на боли в пояснице или на голоса в голове: и то, и другое невозможно разоблачить, — заметил Томас.
— Физика — наука объективная. Любое мало-мальски значительное достижение не раз и не два проверяется, причем везде и всюду, любым и каждым астрономом.
— А может, вы желаете втравить меня во все это, чтобы я свернул тут всем шею во имя общественной нравственности?
— Томас, да смог бы я втравить вас хоть во что-нибудь?
— Нет, — ответил Томас, однако, вспомнив про голоса, уточнил: — Нет, поскольку я информирован. Но почему именно теперь? Почему именно в тот момент, когда здесь появился я?
— Я не пытаюсь как-то принизить ваше положение, — проговорил Макдональд. — Но вы — не первый литератор, побывавший здесь с намерением написать статью. Почти каждую неделю мы принимаем у себя кого-то из журналистов. Мы искренне удивимся, если уже через день или два после получения первого послания у нас не оказался кто-либо из пишущей братии. Так уж случилось, эта честь выпала именно вам.
— Ну ладно, — сдался Томас. — Что это такое? Как вам удалось напасть на след?
— Менее года назад мы начали получать записи с Большого Уха, записи его текущей радиотелескопии. Вплотную приступили к их анализу. Саундерс запустил результаты на компьютер, добавил звуковое воспроизведение с наушниками и Бог знает что еще. И вот однажды ему почудилось, будто он слышит музыку и голоса.
Вначале он принял это за галлюцинацию, однако компьютер это опроверг. Саундерс предпринял все возможное, постарался отфильтровать и усилить сигналы, устранить шумы и помехи. Для этого за полвека понапридумывали много всяких штучек. Удалось разобрать музыку, еще лучше вышло с голосами — обрывками разговоров на английском.
Затем ему пришло в голову: а не приняло ли случайно Большое Ухо передачу с Земли или ее отражение от какой-то планеты? Однако сеть не ориентирована ни на Землю, ни в сторону других планет, а нацелена в открытый Космос. Записи имелись за несколько лет подряд, и сигналы фиксировались каждый раз, когда Большое ухо нацеливалось в определенном направлении.
— Какие сигналы? — поинтересовался Томас.
— Да Боже мой, Мак, мы же их можем послушать! — воскликнул Адамс.
Макдональд нажал одну из кнопок на рабочем столе.
— Надо сказать, — сообщил Макдональд, — помех было значительно больше, но Саундерс специально вырезал почти все неразличимые места. Соотношение шума к сигналу — примерно пятьдесят к одному. Поэтому мы услышим лишь одну пятидесятую имеющейся записи.
Звук оказался монофоническим, хотя и доносился сразу из двух вмонтированных в стену — справа и слева — динамиков. Он не производил такого впечатления, как услышанное через наушники в пультовой, однако потрясал не меньше, чем в первые дни радио, когда люди сидели у детекторных приемников и ловили слабенькие звуки, все подряд — будь то Скенектеди, Питтсбург или Форт-Уэрт. «Создается нелепое двоякое впечатление, — думал Томас. — Возможно, это послание и пришло с другой планеты, но происхождение его наверняка земное».
«Звуки, несомненно, земного происхождения. Музыка, основанная на хроматическом ряде и местами знакомая, например увертюра из „Вильгельма Телля“. И голоса, говорившие большей частью по-английски, хотя и по-русски — тоже, и на итальянском, немецком, испанском. Английская речь. Музыка. С другой планеты? Абсурд. Но все же они это слышат».
Бесполезная передача. Атмосферные помехи и различные случайные шумы временами заглушают все, а слышимое — не более чем беспорядочные обрывки, едва различимые, но в целом совершенно неясные; ни одного завершенного сообщения и все голоса разные. Поистине Вавилонское столпотворение. Все понятно лишь настолько, чтобы у слушателей создавалось впечатление осмысленности целого.
Временами музыка или голоса доходят отчетливее, временами — по мере усиления шума — исчезают совсем. То слушателям кажется, здесь доминируют голоса, прерываемые помехами, то чудится, будто это всего лишь полоса помех, прерываемая случайными голосами.
Как в театре древних греков: хор монотонно декламирует свои сомнения и вопросы, пронизанные дельфийской неопределенностью. Слушающие инстинктивно подались вперед, словно это помогает лучше
