— Я и бросил.
— А сколько работы, траты нервной силы, сколько напрасного огорчения теперь! Я знал, что это так выйдет. И не потому, чтобы я предвидел, что вы не найдете модели, а потому, что сюжет-то неподходящий. Надо это в своей крови иметь. Надо быть потомком тех людей, что пережили и Марата, и Шарлотту Корде, и все это время. А вы что? Мягчайший русский интеллигент, вялый, слабый! Надо быть самому способным на такой поступок. А вы? Можете ли вы, когда нужно, бросить кисть и, выражаясь высоким слогом, взять кинжал? Ведь это для вас нечто вроде путешествия на Юпитер…
— Яне раз с вами спорил об этом, Сергей Васильевич, и, кажется, ни мне вас, ни вам меня не убедить. Художник на то и художник, чтобы уметь поставить в себя вместо своего я — чужое. Разве Рафаэлю нужно было быть богородицей, чтобы написать Мадонну? Ведь это абсурд, Сергей Васильевич. Впрочем, я себе противоречу: я не хочу с вами спорить, а сам начинаю.
Он хотел что-то сказать мне, но махнул рукой.
— Ну, бог с вами! — сказал он, встал и начал ходить по комнате из угла в угол, мягко ступая войлочными туфлями. — Не будем спорить. Не будем растравлять мы язвы сердца тайной, как сказал кто-то и где-то.
— Кажется, никто и нигде,
— А и то может быть. Стихи я обыкновенно перевираю… Для утешения не приказать ли самоварчик? Пора ведь.
Он подошел к двери и громко крикнул, как кричат на ротном ученье:
— Чаю!
Я не люблю его за эту манеру обращаться с прислугой. Мы долго молчали. Я сидел, откинувшись на подушки дивана, а ои все ходил и ходил. Казалось, он думал что-то… И наконец, остановившись передо мною, он спросил деловым тоном:
— А если бы у вас была натура, вы бы попробовали еще раз?
— Еще бы! — уныло проговорил я. — Да где ее возьмешь?
Он опять походил немного.
— Видите ли, Андрей Николаевич… Есть тут одна… особа…
— Если важная, то она не станет позировать.
— Нет, не важная, очень неважная. Но… очень, очень большое имею я при этом «но».
— Да какие тут «но», Сергей Васильевич? Если вы не шутите?
— Шучу, шучу, этого нельзя…
— Сергей Васильевич… — сказал я умоляющим тоном.
— Послушайте, что я вам скажу. Знаете, что я ценю в вас? — начал он, остановившись передо мной. — Мы с вами почти ровесники, я старше года на два. Но я изжил и переиспытал столько, сколько вам придется изжить и переиспытать, вероятно, еще в десять лет. Я не чистый человек, злой и… развратный (он резко отчеканил это слово). Есть многие развратнее меня, но я считаю себя виновнее. Я ненавижу себя за то, что не могу быть таким чистым, каким Т3ы я хотел быть… как вы, например.
— О каком разврате и о какой чистоте говорите вы? — спросил я.
— Я называю вещи их собственными именами. Я часто завидую вам, вашему спокойствию и чистой совести; я завидую тому, что у вас есть… Ну, да это все равно! Нельзя и нельзя! — перебил он сам себя злым голосом. — Не будем говорить об этом.
— Если нельзя, то хоть объясните, что или кто у меня есть? — спросил я.
— Ничего… Никого… Да, впрочем, я скажу: сестра ваша, Софья Михайловна. Ведь она сестра не очень близкая по родству?
— Троюродная, — отвечал я.
— Да, троюродная. Она ваша невеста, — сказал он утвердительным голосом.
— Вы почему знаете? — воскликнул я.
— Знаю. Догадывался сначала, а теперь знаю. Узнал от матери, недавно она мне писала, — а она там как-то… Разве в губернском городе не все известно всем? Ведь правда? Невеста?
— Ну, положим.
— И с детства? Родители решили?
— Да, родители решили. Сначала для меня это было шуткой, а теперь я вижу, что так оно, кажется, и будет. Я не хотел, чтобы это сделалось известным кому-нибудь, но не особенно горюю, что это узнали вы.
— Я завидую тому, что у вас есть невеста, — тихо сказал он, устремив глаза куда-то вдаль, и глубоко вздохнул.
— Не ждал я от вас такой сентиментальности, Сергей Васильевич.
— Да, я завидую тому, что у вас есть невеста, — продолжал он, не слушая меня. — Завидую чистоте вашей, вашим надеждам, вашему будущему счастью, нерастраченной нежности и любви, выросшей с детства.
Он взял меня за руку, заставил сойти с дивана и подвел к зеркалу.
— Посмотрите на меня и на себя, — сказал он. — Ведь что вы?
Сатир козлоногий — это я. А ведь я крепче вас; кости шире, и здоровье крепче от природы. А сравните: видите вот это? (он слегка коснулся пальцами начинавших редеть на лбу волос). Да, батюшка, все это «жар души, растраченный в пустыне»! Да и какой там жар души! Просто свинство…
— Сергей Васильевич, не вернемся ли мы к прежнему? Почему вы отказываетесь познакомить меня с моделью?
— Да потому, что она в этой растрате участие принимала. Я сказал вам: не важная особа, и действительно не важная. На нижней ступеньке человеческой лестницы. Ниже — пропасть, куда она, быть может, скоро и свалится. Пропасть окончательной гибели. Да она и так окончательно погибла.
— Я начинаю вас понимать, Сергей Васильевич.
— То-то. Видите, какое у меня есть «но»?
— Вы можете оставить это «но» при себе. Почему вы считаете долгом меня опекать и оберегать?
— Я сказал, за что я вас люблю. За то, что вы чистый. Не вы один, вы оба. Вы представляете собой такое редкое явление: что-то веющее свежестью, благоухающее. Я завидую вам, но дорожу тем, что хоть со стороны могу посмотреть. И вы хотите, чтобы я все это испортил? Нет, не ждите.
— Что же это такое, наконец, Сергей Васильевич? Мало вы надеетесь на мою вами открытую чистоту, если боитесь таких ужасных вещей от одного знакомства с этой женщиной.
— Слушайте! Я могу вам дать или не дать ее. Я поступаю согласно своему желанию. Я не хочу вам дать ее. Я не даю. Dixi.[14]
Теперь он сидел, а я в волнении ходил по ковру.
— А вы думаете, что она подходит?
— Очень. Впрочем, нет, не очень, — резко оборвал он: — совсем не подходит. Будет о ней.
Я просил его, сердился, представлял всю нелепость взятой им на себя задачи охранять мою нравственность, и ничего не добился. Он решительно отказал мне и в заключение сказал:
— Я никогда не говорил два раза «dixi».
— С чем вас и поздравляю, — ответил я ему с досадой. Мы поговорили за чаем о каких-то пустяках и разошлись.
Я целых две недели ничего не делал. Ходил только в академию писать свою программу на ужаснейшую библейскую тему: обращение жены Лота в соляной столб. Все у меня уже было готово — и Лот и домочадцы его, но столба придумать я никак не мог. Сделать что-нибудь вроде могильного памятника или просто статую Лотовой супруги из каменной соли?
