и при других подобных сообщениях, но я заметил, что никто не говорил о том, что и присутствовавшим следовало выйти на улицу и бороться рядом с рабочими. Когда X. взошел на кафедру, он воскликнул: «У меня с собой письмо от отца Гапона. Разнесся слух, что он убит. Это неправда, он был у меня в доме», и он прочел мою прокламацию.[155] Аудитория начала аплодировать; тогда он немедля с негодованием остановил ее вопросом, время ли рукоплескать, когда на улицах течет кровь; при этом он сказал, что в зале находится делегат от отца Гапона, который желает говорить.
Взойдя на кафедру, я сказал, что теперь время не для речей, а для действий. Рабочие доказали, что они умеют умирать, но, к несчастью, они были безоружны, а без оружия трудно бороться против штыков и револьверов. Теперь ваша очередь помочь им. Когда я сел на место, ко мне подошел почтенный старичок и подал мне револьвер, говоря: «Вот на всякий случай хорошее оружие».
Я думаю, что некоторые из присутствующих догадывались, кто я был, но никто не показал и виду. По окончании митинга некоторые из присутствовавших на нем, в том числе и мой инженер, тайно собрались в соседней комнате. Мы обсуждали вопрос о том, как достать оружие и организовать народное восстание. Пока мы говорили, X. стоял у двери настороже. Внезапно разнесся шепот: «Полиция идет». Один из писателей, бывших на митинге, поспешно подошел ко мне и, взяв меня за руку, быстро вывел меня из дому.[156] Он привел меня к себе домой, где я и написал две прокламации: одну к рабочим, а другую к солдатам.[157] В последней я говорил:
«Солдатам и офицерам, убивающим своих невинных братьев, их жен и детей — мое пастырское проклятье! Солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы — мое благословение! Их солдатскую клятву изменнику царю, приказавшему пролить невинную кровь, разрешаю!»
Свящ. Г. Гапон.
Петербург, 1905 г. 9 янв. 12 час. ночи.
Немедленно было сделано несколько копий[158] и подписано мною; одна копия была послана в тайную типографию, где и была напечатана в большом числе экземпляров.
Написав прокламацию, я сидел, подавленный горем, как вдруг мое внимание привлек шум на улице. Посмотрев в окно, я увидел толпу, бежавшую по направлению к Невскому. Многие в ужасе кричали. Затем я снова услышал отвратительный звук залпов. Я не мог больше оставаться в бездействии и, несмотря на уговоры моего хозяина, вышел из дому. Очутившись на улице, я впервые почувствовал неловкость от несвойственной мне одежды. Вскоре я был на Невском проспекте, где царила пустота. Очевидно, только что проскакали казаки и оставили после себя пустыню. Дойдя до Знаменской церкви, я сел на извозчика и приказал везти себя на угол Обводного канала, где находилось помещение одного из отделов союза. Во всей местности, по которой мы проезжали, было тихо, как в могиле. Кроме патрулей и военных постов, я никого не встретил. Выйдя из саней и подойдя к воротам, я нашел дворника. Было страшно темно, а у меня еще были надеты черные очки, чтобы замаскировать себя. Я сказал дворнику, что я корреспондент одной газеты, и просил рассказать, что произошло в отделении союза. Он ответил мне, что все было тихо и спокойно.
— Есть там солдаты? — спросил я.
— Нет, барин, нет.
В это время из-за дворника высунулся маленький мальчик и звонким голосом сказал: «Как же, дяденька, и на дворе, и в доме солдаты».
Очевидно, здесь была ловушка для меня или для вожаков нашего союза. Я неспеша вернулся обратно, говоря: «Если нельзя ничего узнать, то нечего и оставаться», и немедля сел в сани и уехал окружным путем.
Мы поехали к другому отделению союза, находившемуся на углу Невского и Дегтярной, но и там были войска. Было около полуночи, и я решил вернуться домой. Мой хозяин был очень обеспокоен моим долгим отсутствием. В доме его я провел ночь.
На следующий день я послал к нескольким членам революционной партии, чтобы найти наиболее влиятельных рабочих, ведших процессии отделов союза. Но они не нашли ни одного. Одни были убиты, а другие скрылись из дому, боясь ареста. Весь этот день и следующую за ним ночь убийства мужчин и женщин на улицах столицы продолжались, хотя и в меньших размерах. Всю ночь в воскресенье по всем улицам и мостам стояли солдаты. По моему подсчету, в воскресенье было убито от 600 до 900 человек и не менее 5 тыс. раненых.[159] Город был как будто осажденный. Рестораны, лавки, театры были закрыты. Царя и его семейства не было в городе; никто не знал, где они.
11 января казаки и полиция заменили пехоту. Не было больше массовых убийств, были только нападения на отдельных прохожих в различных частях города и на Васильевском острове.[160] Я имею основание думать, что войска были напоены и отправлены без предварительных указаний. Эти пьяные солдаты, казаки и полиция, натравленные на народ, совершали жестокости, которые при других условиях были бы невероятны.
Хочу привести два или три примера из множества мною узнанных и которые были подтверждены следствием, произведенным петербургской адвокатурой. Каменщик Байков вышел вечером из дому на Малый проспект. Улица была пустынна и не освещена. Внезапно 4 пехотинца сбили его с ног и уже лежачего кололи штыками. Он потерял сознание, потом, придя в себя, дополз до дому. Товарищ немедля доставил его в Мариинский госпиталь, где на нем было найдено 11 колотых ран на груди и боках и оба легкие повреждены. Студент Починков, приехавший из Архангельска, сел на конку на углу Малого проспекта и 14-й линии; не успел он сесть, как кто-то крикнул, и несколько сыщиков бросились в вагон, вытащили его оттуда и били и терзали до тех пор, пока он не потерял сознания. Только в больнице, куда его привезли, он пришел в себя. Двое заступившихся за него подверглись той же участи. Одного из них, Розова, проходившего мимо и закричавшего: «Стойте, вы его убьете», полицейский ударил шашкой по голове, и только меховая шапка спасла его. Он бросился бежать и хотел перелезть через забор, не видя другого спасения. Городовой схватил его и снова стал бить, пока казак не закричал: «Будет!» Тогда его положили в сани и повезли в больницу. Другой рабочий, Степанов, видя, как приблизительно десять красных драгун и несколько хулиганов, вернее, переодетых полицейских, били студента, спросил: «За что бьют?» В ответ Степанов был сбит, и на него посыпались сабельные удары по голове, шее и спине; затем его взяли в участок и оттуда отвезли в больницу, где он пролежал две недели. Случалось, что даже и дворники страдали от этих нападений. Петр Коробов, младший дворник одного из домов по 12-й линии, стоя на дежурстве, услыхал шум на Малом проспекте и пошел посмотреть, в чем дело. Внезапно два конных солдата с шашками наголо набросились на него и ударили его несколько раз по голове. Когда он возвратился назад, он увидел, что ворота закрыты, и вернулся на Малый проспект. Здесь он увидел группу солдат и возле них кучу тел, очевидно, рабочих. Он направился к солдатам, рассчитывая на их защиту, но вместо того получил несколько ударов прикладами. Его сшибли с ног, он потерял сознание, и был брошен в ту же кучу. Когда же, наконец, улица была совершенно очищена, солдаты подняли свои жертвы, связали их телеграфной проволокой и отправили в кадетский корпус. Там их перевязали и, насколько могли, выяснили личность. Дворник сообщил офицеру свою профессию и просил, чтобы его освободили, так как думал, что его арестовали по ошибке. Однако его вместе с другими жертвами отправили в Спасскую часть, и, несмотря на то, что он подал прошение градоначальнику, его освободили через три недели, вместе с другими 84 заключенными. Перед уходом объявили, что он был арестован за участие в запрещенном сборище на улице (хотя в момент ареста он был один). Теперь же он очутился без места и без средств к существованию. Было много подобных случаев, и установлено, что многие из жертв были подвергнуты различным истязаниям.
Глава двадцатая
Царь и его «дети»
Какими бы жестокими и бессмысленными не представлялись эти события жителям свободных стран, все они принимают еще более мрачный вид, если принять во внимание тот цинизм, с которым царь и Трепов устроили поддельную депутацию 11 января. После уничтожения нескольких тысяч жизней и нанесения
