на него внимания.
— Вон он! Сюда! Смотрите вон туда! Он здесь!
Потом до него дошло. Дейв повернул голову. Он увидел… он был сбит с толку… он не мог поверить…
— Это он! Вон он! Вон! Хватайте его!
8
В жизни каждого мальчишки есть — или должен быть — пруд. В идеале этот пруд должен располагаться в каком-нибудь отдаленном и потаенном уголке, подальше от глаз взрослых. Он должен быть глубоким (чтобы можно было нырять), прохладным (чтобы освежаться в летнюю жару) и его должны окружать высокие деревья с пышными кронами (чтобы валяться под ними и глазеть на них).
В лучшем из миров он также должен быть чуточку опасным.
Пруд Дейва был идеальным — просто верх совершенства. Он находился за длинной цепочкой холмов — достаточно крутых, чтобы их никто не вспахал и не засеял, — в неглубокой долине. Три мили на велосипеде мимо высокой кукурузы и колышущейся на ветру зеленой пшеницы приводили его в холмы. Еще пятнадцать минут велосипед приходилось волочь на себе — и вот он, берег пруда.
Три четверти мили в длину и полмили в ширину. Берега поросли зеленовато-коричневым рогозом и ивами. В центре дрейфует шаткий, неумело сооруженный плот: доски и ржавые пятидесятигаллонные канистры. Здесь никто никогда не бывает, кроме мальчишек определенного возраста.
Просто идеал.
Впервые Дейв был приглашен в это священное место, когда ему исполнилось десять лет. Вполне понятно, что те, кто был младше, здесь не приветствовались. Понятно также, что от мальчишек старше пятнадцати, с их подступающим взрослением, ожидалось, что они подыщут себе другое местечко для летнего времяпрепровождения. Это место для мальчишек, и оно должно оставаться таковым вечно.
Не то чтобы взрослые о нем не знали. Все знали о его существовании, и все, как мужчины, так и женщины, запрещали своим отпрыскам ходить туда. «Этот пруд — у тебя же судороги случатся, если ты будешь там плавать! И вообще, там полно водяных щитомордников, а на дне у него трясина».
Bay! Трясина! И змеи! Круто!
Хотя, по правде говоря, ни Дейв, ни кто-либо из его приятелей никогда не видел в этой лощине даже обыкновенного ужа. А что касается трясины… Ну, мальчишки понимали, что, если бы кто-то из их братии когда-нибудь погиб в трясине, об этом говорили бы во всей округе не меньше ста лет. А поскольку ничего такого не говорилось, то и к теории трясины относились скептически.
Разве что…
Одной из самых притягательных сторон пруда была его глубина — и вправду очень большая. Как мальчишки ни старались, никто из них не смог донырнуть до дна. А потому существование (или отсутствие) трясины подтвердить не удавалось. Возможно, опасность и вправду была реальной. Возможно, на дне пруда таилась вероломная трясина, готовая схватить тебя за ноги, словно гигантский, скользкий осьминог, и утянуть тебя вниз, вниз, вниз, пока ты будешь кричать и биться…
Или, возможно, на дне пруда прячется что-то иное. Что-то живое. Что-то такое, что утащит тебя и не оставит никаких следов. Что-то зубастое и прожорливое, породившее слухи о трясине, но на самом деле это гигантская…
…щука, жуть какая зубастая…
…огромный кальмар, как в том фильме…
…нет, огромный моллюск, как в другом фильме…
…динозавр, ихтио-как-его-там…
…хищная пятисотлетняя здоровенная черепаха…
Но ведь нужно же им нырять! Это самое главное. Без этого никак. Ни один мальчишка не может перед этим устоять. Кто-нибудь из них добьется успеха. Непременно. Когда-нибудь кто-то донырнет. И тогда имя героя и его геройский подвиг будут жить в веках.
Дейв нырял. Другие мальчишки прыгали «солдатиком» с плота, или отталкивались от него, или неуклюже плюхались на воду пузом. Дейв нырял по-настоящему. Он трудился над этим, совершенствуя умение оттолкнуться, правильно сложиться, без всплеска войти в воду и скользнуть через нее — все глубже и глубже.
И однажды он победоносно достиг дна.
Вода в пруду была коричневой, илистой, непроглядной. Невозможно было даже разглядеть руку у себя перед лицом. Чем глубже ты нырял, тем темнее становилось. Постепенно не оставалось ничего, никакого света, не считая тусклого бронзового свечения наверху.
В тот день, когда он достиг дна, даже бронза исчезла. Дейв забрался туда, куда вообще не проникал свет. Он греб вниз вслепую, осознавая, что проник дальше всех, в царство, куда не забирался еще ни один мальчишка. Гордясь этим достижением, Дейв, хотя и осознавал, что пора поворачивать обратно, сделал еще один гребок и вытянул руки вперед. Рука что-то задела.
Что-то скользкое. У Дейва чуть сердце не выпрыгнуло наружу. Кальмар! Нет, какие-то пряди. Что это? Да водоросли же! Водоросли на дне. «Я достал до него!» Дейв ухватился за них и подтянулся. Теперь осторожно — а вдруг тут и вправду трясина? Нет, просто обычная грязюка. Дейв дернул водоросли. Он хотел прихватить с собой доказательство того, что он, Дэвид Эллиот, наконец-то совершил то, к чему стремились все. Водоросли легко подались.
Теперь пора обратно. Он пробыл тут слишком долго. Нужно глотнуть воздуха.
Дейв замолотил ногами. Он изрядно рисковал, забравшись так глубоко и оставаясь здесь так долго. Дейв покраснел от натуги. Рот заполнила слюна. Ему очень нужен был воздух. Поверхность ведь недалеко, ну ведь правда же?
Он принялся грести сильнее. Стало еще хуже. Носовые пазухи пронзила острая боль. Легкие жгло огнем.
Дейв уже видел бронзовое свечение. Оно делалось ярче. Теперь уже недалеко. «Ребята на плоту просто офигеют, когда увидят, что у меня в руках». Перед глазами у него заплясали красные точки, словно огоньки во тьме. Яркие. Очень яркие. Сейчас он…
Его вытянутые руки во что-то врезались. Если бы Дейв не выпрямил их для гребка, он ударился бы головой. Он и так ударился. Но не очень сильно. Ну да неважно. Сейчас важно другое — ему очень нужен воздух. О господи, поскорее, пожалуйста! Но что-то удерживало его внизу, не пускало его к воздуху, держало его в холодной темной воде, топило его, убивало его. Грудь Дейва сдавили стальные обручи. Он никогда не знал, что может быть настолько больно. Еще мгновение — и его рот откроется, вода хлынет в него, заполнит легкие, он утонет и умрет. Дейв брыкался и боролся с тем, что удерживало его в воде, во тьме, не пуская к воздуху и жизни. Оно было злобным, и энергичным, и исполненным ненависти, оно желало его смерти, и Дейв не мог прорваться мимо него, и он открыл рот и закричал…
Это был плот. Он под плотом. Дейв толкнулся в сторону и выскочил на поверхность, судорожно хватая ртом воздух, с посиневшим лицом — и с пустыми руками.
За сорок семь лет жизни Дэвид Эллиот никогда не испытывал большего ужаса и отчаяния, чем тогда, под плотом. Он просто не мог себе представить ничего более ужасающего или мучительного, чем очутиться, задыхаясь, где-нибудь под водой, не имея возможности вынырнуть. Даже близость смерти меркла по сравнению с тошнотворным, безнадежным, леденящим страхом, связанным с осознанием того, что судьба повернулась против тебя и спасения нет.
Но теперь, в сорок семь лет — не самый лучший возраст для подобных откровений! — Дейв обнаружил, что бывает и худший ужас. Он обнаружил это, увидев, как Хелен, его жена, женщина, которую он искренне старался любить, тычет в него пальцем и вопит: «Вот он! Вот! Хватайте его!»
