Но ставшее вполне свободным проявление сущности и есть понятие. — Эти положения, о которых мы здесь напоминаем, не суть догматические утверждения, ибо они представляют собой результаты, получившиеся сами собой из всего имманентного развития сущности. Теперешняя точка зрения, к которой привело это развитие, состоит в том, что понятие есть та форма абсолютного, которая выше бытия и сущности. Так как оказалось, что с этой стороны оно подчинило себе бытие и сущность, к которым при других исходных точках принадлежит также и чувство, созерцание и представление и которые явились его предшествующими ему условиями, и что оно есть их безусловное основание, то теперь остается еще вторая сторона, изложению которой и посвящена эта третья книга логики, а именно, остается показать, каким образом понятие внутри самого себя и из себя образует ту реальность, которая в нем исчезла (8). Мы поэтому, конечно, согласились с тем, что познание, не идущее дальше лишь понятия, чисто как такового, еще неполно и дошло пока что только до абстрактной истины. Но его неполнота состоит не в том, что оно лишено той мнимой реальности, которая, дескать, дана в чувстве и созерцании! а в том, что понятие еще не сообщило себе своей собственной, из него самого порожденной реальности. В том-то и состоит выявленная в противоположность эмпирической материи и на ней, а точнее на ее категориях и определениях рефлексии, абсолютность понятия, что материя эта истинна не в том виде, в каком она является вне и до понятия, а исключительно в своей идеальности или в своем тождестве с понятием. Выведение из него реального, если это угодно называть выведением, состоит по существу ближайшим образом в том, что понятие в своей формальной абстрактности оказывается незавершенным и через имеющую свое основание в нем самом диалектику переходит к реальности так, что производит ее из себя, а не так, что снова возвращается к некоторой готовой, найденной в противоположность ему реальности и ищет прибежища в чем-то таком, что показало себя несущественным в явлении, потому что, мол, понятие, оглядываясь вокруг, искало лучшего, но не нашло его. — Навсегда останется удивительным, что кантовская фило
{23}
софия признала то отношение мышления к чувственному существованию, на котором она остановилась, лишь за релятивное отношение голого явления, и хотя и допускала и утверждала их более высокое единство в идее вообще и, например, в идее некоторого созерцающего рассудка, не пошла, однако, дальше того релятивного отношения и дальше утверждения, что понятие всецело отделено и остается отделенным от реальности; тем самым она признала истиной то, что сама объявила конечным познанием, а то, что она признала истиной и определенное понятие чего она установила, объявила чем-то непомерным, недозволительным и лишь мысленным, а не реальным (Gedankendinge).
Так как здесь идет ближайшим образом речь об отношении логики (а не науки вообще) к истине, то следует далее согласиться также и с тем, что логика, как формальная наука, не может и не должна содержать в себе также и той реальности, которая составляет содержание дальнейших частей философии, наук о природе и духе. Эти конкретные науки, несомненно, имеют дело с более реальной формой идеи, чем логика, но вместе с тем не в том смысле, что они возвращаются опять к той реальности, от которой уже отказалось сознание, возвысившееся от своего явления до науки, или же к употреблению таких форм (каковы категории и определения рефлексии), конечность и неистинность которых выяснились в логике.
Напротив, логика показывает, как идея поднимается на такую ступень, где она становится творцом природы и переходит к форме конкретной непосредственности, понятие которой, однако, снова разрушает и этот образ для того, чтобы стать самим собой в виде конкретного духа. По сравнению с этими конкретными науками, имеющими и сохраняющими, однако, в себе логическое или понятие в качестве внутреннего образо- вателя, точно так же как оно [логическое] было их подготовителем и прообразом, сама логика есть, конечно, формальная наука, но наука об абсолютной форме, которая есть внутри себя тотальность и содержит в себе чистую идею самой истины. Эта абсолютная форма имеет в себе самой свое содержание или свою реальность; так как понятие не есть тривиальное, пустое тождество, то оно имеет в моменте своей отрицательности или абсолютного процесса определения различенные определения; содержание есть вообще не что иное, как такие определения абсолютной формы, есть положенное самой этой формой и потому адекватное ей содержание. — Эта форма имеет поэтому совершенно иную природу, чем обычно приписываемая логической форме. Она уже сама по себе есть истина, так как это содержание адекватно своей форме или эта реальность адекватна своему понятию, и притом она есть чистая истина, так как определения этого содержания еще не имеют формы абсолютного инобытия или абсолютной непосредственности. — Когда Кант («Критика чистого разума», стр. 83) начинает обсуждать в отношении логики старый и знаменитый вопрос: что есть истина? он пренебрежительно допускает прежде всего, как нечто тривиальное, номинальное объяснение, гласящее, что она есть согласие познания с его предметом (9), — дефиницию, имеющую громадную, даже величайшую ценность.
Если мы об этой дефиниции вспомним при чтении основного утверждения трансцендентального идеализма, что разумное познание не может постигнуть вещей в себе, что безоговорочная реальность лежит вне понятия, то тотчас же станет ясно, что такой разум, который не может привести себя в согласие со своим предметом, с вещами в себе, и такие вещи в себе, которое не согласуются с понятиями разума, такое понятие, которое не согласуется с реальностью, и такая реальность, которая не согласуется с понятием, суть неистинные представления. Если бы Кант сопоставил идею созерцающего рассудка с упомянутой дефиницией истины, то он отнесся бы к этой идее, выражающей требуемое согласие реальности и понятия, не как к чему-то лишь мысленному, а, наоборот, как к истине.
«Что тут желают знать, — указывает далее Кант, — это всеобщий и надежный критерий истины всякого познания; […] он должен был бы быть таким, который имел бы силу в применении ко всем познаниям без различия их предметов; […] но так как в таком случае мы отвлекаемся от всякого содержания познания (от отношения к его объекту), а истина касается именно этого содержания познания, то было бы совершенно невозможно и несуразно спрашивать, в чем заключается признак истинности этого содержания познаний» (10). — Здесь очень определенно выражено обычное представ
{25}
ление о формальной функции логики, и приведенное рассуждение кажется весьма убедительным. Но, во-первых, мы должны заметить, что обычная участь такого рода формального рассуждения— забывать в своем словесном изложении то, что оно сделало своей основой и о чем оно говорит. Было бы несуразно, слышим мы, спрашивать о критерии истинности содержания познания; но согласно приведенной выше дефиниции истину; составляет не содержание, а его соответствие понятию.
Такого рода содержание, как то, о котором говорится здесь, без понятия есть нечто лишенное понятия и, стало быть, лишенное и сущности; о критерии истинности такого содержания, конечно, нельзя спрашивать, но по противоположному основанию: нельзя спрашивать потому, что оно из-за своей непричастности понятию не есть требуемое соответствие, а может быть лишь чем-то принадлежащим области непричастного истине мнения. — Если мы оставим в стороне упоминание о содержании, создающем здесь путаницу, в которую, однако, формализм постоянно впадает и которая заставляет его, как только он вдается в разъяснения, говорить обратное тому, что он хочет сказать, и остановимся лишь на том абстрактном взгляде, согласно которому логическое есть нечто лишь формальное и отвлекается от всякого содержания, то в таком случае мы получим одностороннее знание, которое согласно этому взгляду не содержит в себе никакого предмета, пустую, лишенную определений форму, которая, стало быть, столь же мало есть соответствие (ибо для соответствия обязательна требуются две стороны), — форму, которая равным образом не есть истина. — В лице априорного синтеза понятия Кант обладал более высоким принципом, в котором могла быть познана двойственность в единстве, стало быть, то, что требуется для истины; но чувственная материя, многообразие созерцания слишком сильно властвовали над ним, так что он не мог отойти от них и обратиться к рассмотрению понятия и категорий, взятых сами по себе, и к спекулятивному философствованию.
Так как логика есть наука об абсолютной форме, то это формальное для того, чтобы быть истинным, должно иметь в себе самом некоторое содержание, адекватное своей форме; это тем более верно, что логический формальный элемент должен быть
{26}
чистой формой и, следовательно, логическая истина должна быть самой чистой истиной. Вследствие этого указанное формальное должно быть внутри себя гораздо богаче определениями я содержанием, а
