Опять даю двугривенный.
— Ол-райт! Это по-барски… До первой встречи!..
Полковница налила пива в четыре стакана, а для меня в хрустальную кружку с мельхиоровой крышкой, на которой красовался орел.
Барон оторвался на минуту от карт и, подняв стакан, молодецки возгласил:
— За здоровье дам! Ур-ра!..
— А вы что же не пьете? Кушайте! — обратилась ко мне полковница.
— Не пью пива… — коротко ответил я. В это время игра кончилась.
Банкомет, сунув карты и деньги в карман и убавив огонь в лампе, встал.
— Шабаш, до завтра! Выкидывайтесь все отсель.
Игроки, видимо привыкшие ему повиноваться, мгновенно поднялись и молча ушли. Остался только барон, все еще ерепенившийся. Банкомет выкинул ему двугривенный:
— Подавись и выкидывайся!.. Надоел ты мне. Куш под картой, очки вперед!.. На грош амуниции, на рубль амбиции! Уходи, не проедайся!
Банкомет взял за плечи барона и вмиг выставил его за дверь, которую тотчас же запер на крюк. Даже выругаться барон не успел. Остались: Оська, карманник в венгерке, пьяная баба, полковница и банкомет. Он подсел к нам.
Из соседней комнаты доносились восклицания картежников. Там, должно быть, шла игра серьезная.
Полковница вновь наполнила пивом стаканы, а мне придвинула мою нетронутую кружку:
— Кушайте же, не обижайте нас.
— Да ведь не один же я? Вот и молодой человек не пьет…
— Шалунок-то? Ему нельзя, — сказал Оська.
— Ему доктор запретил… — успокоила полковница.
— А вот вы, барин, чего не пьете? У нас так не полагается. Извольте пить! — сказал бородач- банкомет и потянулся ко мне чокаться.
Я отказался.
— Считаю это за оскорбление. Вы брезгуете нами! Это у нас не полагается. Пейте! Ну? Не доводи до греха, пей!
— Нет!
— А, нет? Оська, лей ему в глотку!
Банкомет вскочил со стула, схватил меня одной рукой за лоб, а другой за подбородок, чтобы раскрыть мне рот. Оська стоял с кружкой, готовый влить пиво насильно мне в рот.
Это был решительный момент. Я успел выхватить из кармана кастет и прямым ударом ткнул в зубы нападавшего. Он с воем грохнулся на пол.
— Что еще там? — раздался позади меня голос, и из двери вышел человек в черном сюртуке, а следом за ним двое остановились на пороге, заглядывая к нам. Человек в сюртуке повернулся ко мне, и мы оба замерли от удивления.
— Это вы? — воскликнул человек в сюртуке и одним взмахом отшиб в сторону вскочившего с пола и бросившегося на меня банкомета, борода которого была в крови. Тот снова упал. Передо мной, сконфуженный и пораженный, стоял беговой «спортсмен», который вез меня в своем шарабане. Все остальные окаменели.
Он выхватил из рук еще стоявшего у стола Оськи кружку с пивом и выплеснул на пол.
— Убери! — приказал он дрожавшей от страха полковнице. — Владимир Алексеевич, как вы сюда попали? Зайдемте ко мне в комнату.
— Ну вас к черту! Я домой…
И, надвинув шапку, я шагнул к двери. На полу стонал, лежа на брюхе и выплевывая зубы, банкомет.
— Нет, нет, я вас провожу!..
Выскочил за мной, под локоть помогая мне подняться по избитым камням лестницы, и бормотал извинения…
Я упорно молчал. В голове мелькало: «Концы в воду, Ларепланд с «малинкой», немец, кружка с птицей…»
«Спортсмен» продолжал рассыпаться передо мной в извинениях и между прочим сказал:
— Все-таки я вас спас от Самсона. Он ведь мог вас изуродовать.
— Ну, спас-то я себя сам, потому что «малинки» не выпил.
— Откуда вы знаете? — встрепенулся он и вдруг спохватился и уже другим тоном добавил: — Какой такой «малинки»?
— А которую ты выплеснул из кружки. Мало ли что я знаю.
— Вы… вы… — Зубы стучали, слово не выходило.
— Все знаю, да молчать умею.
— Вижу-с. Вот потому-то я хотел, чтобы вы ко мне в комнату зашли. Там отдельный выход. Приятели собрались… В картишки поиграть. Ведь я здесь не живу.
— Видел… Голиафа, маркера, узнал.
— Да… он под рукой сидел… метал Кречинский. Там еще Цапля… Потом Ватошник, потом…
— Ватошник? Тимошка? Да ведь он сыщик!
— Кому сыщик, а нам дружок… Еще раз, простите великодушно.
— Помни: я все знаю, но и виду не подам никогда. Будто ничего не было. Прощай! — крикнул я ему уже из калитки…
При встречах «спортсмен» старался мне не показываться на глаза, но раз поймал меня одного на беговой аллее и дрожащим голосом зашептал:
— Обещались, Владимир Алексеевич, а вот в газете-то что написали? Хорошо, что никто внимания не обратил, прошло пока… А ведь как ясно — Феньку все знают за полковницу, а барона по имени-отчеству целиком назвали, только фамилию другую поставили, его ведь вся полиция знает, он даже прописанный. Главное вот барон…
— Ну, успокойся, больше не буду. Действительно, я напечатал рассказ «В глухую», где подробно описал виденный мною притон, игру в карты, отравленного «малинкой» гостя, которого потащили сбросить в подземную клоаку, приняв за мертвого. Только Колосов переулок назвал Безымянным. Обстановку описал и в подробностях, как живых, действующих лиц. Барон Дорфгаузен, Отто Карлович… и это действительно было его настоящее имя.
А эпиграф к рассказу был такой:
«…При очистке Неглинного канала находили кости, похожие на человеческие…»
Драматурги из «Собачьего зала»
Все от пустяков — вроде дырки в кармане. В те самые времена, о которых я пишу сейчас, был у меня один разговор:
— Персидская ромашка! О нет, вы не шутите, это в жизни вещь великая. Не будь ее на свете — не был бы я таким, каким вы меня видите, а мой патрон не состоял бы в членах Общества драматических писателей и не получал бы тысячи авторского гонорара, а «Собачий зал»… Вы знаете, что такое «Собачий зал»?..
— Не знаю.
— А еще репортер известный, «Собачьего зала» не знаете!
Разговор этот происходил на империале вагона конки, тащившей нас из Петровского парка к Страстному монастырю. Сосед мой, в свеженькой коломянковой паре, шляпе калабрийского разбойника и шотландском шарфике, завязанном «неглиже с отвагой, а ля черт меня побери», был человек с легкой проседью на висках и с бритым актерским лицом. Когда я на станции поднялся по винтовой лестнице на
