Все радует влюбленый слух и глаз
В рассветный час.
В рассветный час
Печаль порою посещает нас
Мы плачем, что приветливая ночь,
Рассеявшись, любовь уводит прочь,
Что свет прекрасных милых звезд угас
В рассветный час.
Теперь Юстасия с горькой ясностью поняла, как мало он озабочен своим общественным падением; и гордая красавица поникла головой и заплакала в отчаянии при мысли о том, насколько пагубным для ее собственной жизни может оказаться такое настроение мужа и такая черта его характера. Затем она выступила вперед.
- Я бы лучше умерла с голоду, чем это делать! - гневно вскричала она. А ты еще можешь петь! Уйду от тебя, буду опять жить у дедушки!
- Юстасия! А я и не видел тебя, хотя заметил, что будто бы что-то двигалось, - сказал он мягко. Он подошел, снял свою огромную кожаную перчатку и взял ее за руку. - Почему ты так странно говоришь? Это же только старая песенка, которую я как-то раз слышал в Париже, и она мне понравилась, а сейчас она так подходит к моей жизни с тобой. Неужели вся твоя любовь ко мне умерла оттого только, что я больше не выгляжу франтом?
- Милый, не надо смеяться надо мной, а то как бы я в самом деле не перестала тебя любить!
- Да разве же я способен на такой риск?
- Ну, не знаю... Ты все делаешь по-своему, а мне не хочешь уступить, когда я умоляю тебя бросить эту позорную работу. Или тебе что-то во мне не нравится, что ты поступаешь наперекор моим желаниям? Я твоя жена, почему ты меня не слушаешь? Ведь я же все-таки твоя жена!
- Я знаю, что значит этот тон.
- Какой тон?
- А вот каким ты сказала: 'все-таки твоя жена'. Это значит 'к сожалению, твоя жена'.
- Невеликодушно колоть меня этим. Женщина может быть права, даже когда не хочет покоряться, и если я и думала про себя - 'к сожалению' - то в этом чувстве нет ничего низкого, это естественно при данных обстоятельствах. Вот! Видишь, я, во всяком случае, не стараюсь тебя обманывать. Помнишь, я еще до нашей свадьбы говорила тебе, что во мне нет качеств хорошей жены?
- А вот теперь ты смеешься надо мной. На этот счет благороднее всего было бы помолчать, потому что ты все еще моя королева, Юстасия, хоть я, может быть, уже не твой король.
- Ты мой муж. Разве этого мало?
- Нет, очень много, но только если ты не жалеешь о том, что стала моей женой.
- Не знаю, что тебе ответить... Помнишь, я еще сказала, что, женясь на мне, ты берешь на себя немалую обузу?
- Да, я это понял.
- Что-то слишком скоро понял! Когда любят по-настоящему, таких вещей не замечают. Ты чересчур строг со мною, Клайм, - мне совсем не нравится, когда ты так говоришь.
- Так ведь я, несмотря на это, на тебе женился - и не жалею. Как ты холодна сегодня! А я думал, что нет на свете более горячего сердечка.
- Да, боюсь, мы оба остываем, я это вижу не хуже тебя. - Она печально вздохнула. - А как безумно мы любили два месяца назад! Ты никогда не уставал любоваться мной, а я тобой. Кто бы подумал, что скоро мои глаза уже не будут для тебя так прекрасны и твои губы для меня так сладки. Два месяца - может ли это быть?.. Однако это правда!
- Ты вздыхаешь, дорогая, как будто жалеешь об этом; это добрый знак.
- Нет, я не об этом вздыхаю. У меня много есть о чем вздыхать, как было б и у всякой женщины на моем месте.
- О том, что все твои надежды рухнули из-за брака с неудачником?
- Почему ты заставляешь говорить тебе неприятные вещи, Клайм? Право, я столько же достойна сожаления, как и ты. Столько же? Нет, я думаю, больше. Потому что ты можешь петь! Мне бы в голову не пришло петь, когда у нас все так плохо! Поверь мне, милый, позволь я только себе, я бы так плакала, как ты, с твоим легким характером, и представить себе не можешь! Да если тебе твоя беда не горька, так мог бы хоть из жалости ко мне воздержаться от пенья. Бог ты мой! Будь я мужчиной и в твоем положении, я бы уж скорее стала богохульствовать, чем петь!
Ибрайт положил руку ей на плечо.
- Ты только не думай, моя неопытная девочка, что я так уж и не умею восставать, в самом возвышенном, прометеевском стиле, против богов и судьбы. Я всего этого столько сам испытал, сколько ты и понаслышке не знаешь. Но чем больше я наблюдаю жизнь, тем яснее вижу, что нет ничего особенно высокого в самом высоком общественном положении, а потому и нет ничего особенно низкого в моем положении торфореза. И если самые богатые дары фортуны, на мой взгляд, не имеют большой цены, то для меня не такое уж большое лишение, когда она их отнимает. Поэтому я пою, чтобы время шло быстрее. Но неужели в тебе не осталось хоть немножко нежности ко мне и тебе жаль, что у меня выдалась веселая минута?
- Во мне осталось еще немного нежности к тебе.
- Ах, в твоих словах уже нет прежнего аромата. Вот так и умирает любовь вместе с удачей.
- Я не могу это слушать, Клайм, я рассержусь, - сказала она, и голос ее сорвался. - Пойду домой.
ГЛАВА III
ОНА РЕШАЕТ БОРОТЬСЯ С УНЫНИЕМ
Несколько дней спустя в самом конце августа Юстасия и Ибрайт сидели за своим ранним обедом.
Юстасия в последнее время была какой-то вялой и молчаливой. В ее прекрасных глазах застыло скорбное выраженье, которое, по заслугам или нет, невольно вызывало жалость в каждом, кто видел ее раньше, во время расцвета ее любви к Ибрайту. Настроение мужа и жены менялось обратно их реальному состоянию: Клайм, пораженный недугом, был весел; он даже пытался утешать ее, за всю жизнь не испытавшую и минуты физического страданья.
- Ну развеселись же, дорогая, все еще уладится. Я, может быть, скоро опять буду видеть так же хорошо, как раньше. И я торжественно обещаю тебе, что брошу резать дрок, как только смогу делать что- нибудь получше. Ты же не можешь серьезно желать, чтобы я целый день сидел дома без дела?
- Но это так ужасно - простой рабочий! Ты, человек, который видал свет, и говоришь по-французски и по-немецки, и способен на в сто раз лучшее, чем эта работа.
- Должно быть, когда ты впервые увидела меня и услыхала обо мне, я представлялся тебе в золотом ореоле - человек, который бывал во всех знаменитых местах, участвовал в пышных празднествах, одним словом, этакий пленительный, очаровательный, неотразимый герой?
- Да, - сказала она, всхлипывая.
- А теперь я бедняк в коричневой коже.
- Не дразни меня. Но довольно. Больше я не буду унывать. Сегодня я намерена пойти из дому, если ты не возражаешь. В Восточном Эгдоне устраивают деревенский пикник - угощенье и танцы на открытом воздухе, и я пойду.
- И танцевать будешь?
- Отчего бы и нет? Ты же поешь?
- Ну, ну, как хочешь. Мне прийти за тобой?
- Если не слишком поздно вернешься с работы. Но вообще-то не утруждай себя. Дорогу домой я знаю, и на пустоши я никогда и ничего не боялась.
