День святого Михаила пришел и ушел. Джуд с женою, пожив немного после своей, вторичной свадьбы у отца Арабеллы, поселились в верхнем этаже одного из домов ближе к центру города.
За два или три месяца, прошедших после свадьбы, он проработал всего лишь несколько дней. Его здоровье, раньше не внушавшее особых опасений, пошатнулось. Он сидел в кресле у камина и сильно кашлял.
— Ну и влипла же я, снова выйдя за тебя! — говорила ему Арабелла. — Кончится тем, что мне придется тебя содержать — делать кровяную колбасу и сосиски и торговать на улице вразнос. И все для того, чтобы кормить больного мужа! И зачем только я посадила тебя себе на шею! Надо было беречь свое здоровье, а не втирать людям очки! Ты же хорошо себя чувствовал перед свадьбой.
— Мне вот всё вспоминается, — отвечал он, саркастически улыбаясь, — как глупо я жалел свинью, которую мы с тобой закололи после нашей первой свадьбы. Кто бы оказал мне сейчас такую же услугу? Я счел бы актом величайшего милосердия, если бы со мной поступили так, как с той свиньей!
Такие разговоры происходили теперь между ними чуть ли не каждый день. Хозяин квартиры, до которого дошли странные толки о поселившейся у него парочке, усомнился, женаты ли они вообще, в особенности когда увидел, как однажды вечером Арабелла целовала Джуда, хлебнув немного спиртного. Он уже подумывал отказать им от квартиры, но как-то вечером услышал, как Арабелла нещадно ругала Джуда и в довершение запустила ему в голову башмаком. Это убедило его в том, что его жильцы состоят в законном браке, и, заключив, что они вполне порядочные люди, он ничего им не сказал.
Джуд все не поправлялся и однажды после долгого колебания попросил Арабеллу сделать ему одно одолжение. Арабелла равнодушно спросила, что ему нужно.
— Напиши Сью.
— С какой стати я стану ей писать?
— Спроси ее, как ей живется и не сможет ли она навестить меня, потому что я болен и хотел бы повидать ее… еще раз.
— Как это похоже на тебя — оскорблять законную жену такой просьбой!
— Как раз для того, чтобы не оскорблять тебя, я и прошу тебя об этом. Ты знаешь, что я люблю Сью; да, люблю и не собираюсь этого скрывать. Можно было бы найти много способов послать ей письмо без твоего ведома. Но я желаю быть совершенно честным и перед тобой, и перед ее мужем. Просьба приехать, посланная через тебя, не может содержать в себе и намека на любовное свидание. Если Сью хоть чуть-чуть осталась той что была, — она приедет.
— У тебя нет никакого уважения к браку, к его правам и обязанностям!
— Какое значение имеют взгляды такого жалкого, несчастного человека, как я? И для кого может иметь значение, если кто-то приедет на полчаса навестить меня, — ведь я уже стою одной ногой в могиле!.. Прошу тебя, Арабелла, — умолял Джуд, — отплати за мою откровенность хоть каплей великодушия!
— Ну уж нет!
— Только один-единственный раз! Ну, прошу тебя! — Он чувствовал, что физическая слабость отняла у него чувство собственного достоинства.
— А зачем тебе, чтобы она знала, как ты себя чувствуешь? Эта особа не желает тебя видеть. Она — крыса, которая покинула тонущий корабль!
— Не, смей так говорить! Замолчи!
— А я-то была предана ему! Вот дура! Приглашать в дом потаскушку — ничего себе!
При этих словах Джуд вскочил с кресла, и не успела Арабелла опомниться, как он швырнул ее на диван и, упершись в него коленом, склонился над ней.
— Еще одно такое слово, — прошептал он, — и я тут же, на этом самом, месте, убью тебя! От этого я только выиграю, потому что сам хочу умереть. Не думай, что это пустые слова.
— Чего ты от меня хочешь? — задыхаясь, спросила Арабелла.
— Обещай никогда не говорить о ней.
— Ладно. Обещаю.
— Верю тебе на слово, — с презрением сказал Джуд, отпуская ее. — Хотя не знаю, стоит ли.
— Свинью ты убить не мог, а меня мог бы!
— А! Поймала! Нет, я не мог бы убить тебя даже в припадке ярости. Теперь можешь смеяться!
Он зашелся кашлем и, смертельно бледный, опустился в кресло, а она смотрела на него глазами оценщика, прикидывая, сколько времени он ещё проживет.
— Я пошлю за ней, — бормотала она, — если ты согласишься, чтобы я оставалась в комнате вместе с вами.
Свойственная ему мягкость и страстное желание увидеть Сью заставили Джуда уступить, хотя он был сильно раздражен.
— Согласен, почти беззвучно прошептал он. — Только пошли за ней!
Вечером он спросил Арабеллу, написала ли она Сью.
— Да, — ответила Арабелла. — Я написала записку, что ты болен, и просила приехать завтра или послезавтра. Вот только еще не отправила.
Весь следующий день Джуд томился неизвестностью, отослала ли Арабелла записку, но спрашивать ее не хотел, и безумная, готовая жить на хлебе и воде надежда заставляла его трепетать в ожидании. Он знал время прибытия поездов, с которыми Сью могла приехать, и всякий раз обращался в слух, надеясь услышать ее шаги.
Она не приехала, но Джуд упорно не желал спрашивать Арабеллу. Он ждал и надеялся и весь следующий день. Сью не появлялась, и от нее не было ответного письма. Тогда он решил про себя, что Арабелла хоть и написала записку, но не послала ее. Что-то неуловимое в ее поведении подтверждало это. Он был настолько слаб физически, что плакал от разочарования, когда Арабелла не могла его видеть. Его подозрения были обоснованны. Арабелла, как большинство сиделок, видела свой долг по отношению к больному в том, чтобы всячески успокаивать его, но отнюдь не выполнять его причуды.
Джуд ни словом больше не обмолвился ни о своем желании, ни о своих подозрениях. В нем молчаливо зрело решение, которое хотя и не прибавляло ему сил, зато возвратило ему душевное равновесие и спокойствие. И однажды, вернувшись после двухчасовой отлучки домой, Арабелла вошла в комнату и увидела пустое кресло.
Она плюхнулась на кровать и задумалась.
— Куда же это он делся, черт подери? — пробормотала она.
Все утро, с небольшими промежутками, лил дождь, гонимый северо-восточным ветром, и, глядя в окно на потоки воды, хлещущие из водосточных труб, всякий сказал бы, что больной человек не может выйти из дома в такую погоду, не обрекая себя на верную смерть. Однако предположение, что Джуд ушел, все настойчивее овладевало Арабеллой и превратилось в уверенность, когда она обыскала весь дом. 'Если он такой дурак, пусть пеняет на себя, — подумала она. — Я тут ничего не могу поделать'.
А Джуд тем временем сидел в поезде, подходившем к Элфредстону, нелепо закутанный, бледный, как алебастровое изваяние, привлекая пристальное внимание всех пассажиров. Час спустя его худую фигуру в длинном пальто, с одеялом, но без зонта, можно было видеть под проливным дождем на дороге в Мэригрин, до деревни было пять миль. Лицо его выражало решимость, только ею одной он и держался, так как сил у него оставалось мало. Взобравшись на холм, он совсем выдохся, однако упорно шел дальше и в половине четвертого добрался до знакомого колодца в Мэригрин. Дождь всех разогнал по домам, поэтому никто не видел, как он пересек лужайку и подошел к двери церкви, оказавшейся незапертой. Здесь он остановился, глядя, на школу, откуда доносился обычный гул детских голосов, еще не познавших, что 'вся тварь совокупно стенает и мучится доныне'.
Джуд ждал, пока из школы не вышел маленький мальчик, — очевидно, ему по какой-то причине разрешили уйти домой до окончания занятий. Джуд помахал рукой, и ребенок подошел к нему.
— Пожалуйста, пойди в дом, где живет учитель, и спроси миссис Филотсон, не будет ли она так добра прийти на несколько минут в церковь.
Ребенок отправился по ее поручению, и Джуд услышал, как он постучал в дверь дома. Сам он вошел в церковь. Все здесь было новое, за исключением сохранившихся от старой церкви резных украшений, вделанных в новые стены. Он задержался возле них, — украшения эти, казалось, были связаны
