и Востока; наши солдаты слепо дрались с революционной армией Великой французской революции, несколько раз жестоко раздавили национально-революционные движения Польши, в 48 году помогли монархической Австрии уничтожить венгерскую революцию, в 78-9 годах убили конституцию Турции, насиловали Персию, топили в крови национальные движения Китая — исполняли роль палачей свободы всюду, куда направляла их своекорыстная и трусливая рука самодержавия.
И вот ныне к этому народу привлечены сердца и взоры всех народов, всех трудящихся земли, все смотрят на русский народ с крепкой надеждой, с уверенностью, что он достойно и мощно исполнит взятую им на себя роль силы, освобождающей мир от ржавых цепей прошлого.
Эту уверенность, эти надежды наиболее ярко выразил в своей речи товарищ Юсупов, представитель Туркестана и Бухары, — он наиболее убедительно и пламенно выразил сознание мирового, планетарного значения русской революции.
— Не жалуйтесь на то, что вам трудно, — говорил он, — вы взялись за работу, которая требует от вас величайших жертв, требует самозабвения, непоколебимого мужества, бескорыстия и неустанного труда.
Таков смысл его речи, и она была сказана вовремя как нельзя более.
В самом деле: русский рабочий-социалист привлёк к себе внимание всего мира. Он как бы сдаёт пред лицом человечества экзамен своей политической зрелости, он показывает себя всем людям земли творцом новых форм жизни. Ещё впервые в таком огромном размере производится решительный опыт осуществления идей социализма, опыт воплощения в жизнь той теории, которую можно назвать религиею трудящихся.
Вполне понятно напряжённое внимание к России со стороны всего трудового человечества, — мы делаем мировое, планетарное дело.
И напряжённый интерес рабочего мира к русскому социалисту обязывает последнего держать знамя своё крепко и высоко, — он волею истории является учителем и примером для сотен тысяч, миллионов людей. Несмотря на всю трудность условий, в которых он ныне живёт, он обязан быть мужественным, стойким, разумно великодушным, бескорыстным и упорным в труде.
Он должен знать, что и сам он отравлен тем ядом, которым собственники заразили весь мир, он должен знать, что жестокость, зверское отношение к ближнему и всё, на чём стоит старый мир, привито и ему в плоть и кровь.
Он, ныне свободный, относится к труду всё ещё как раб, как вол к ярму, — а только напряжённый, упорный, бескорыстный труд может изменить в корне всё уродство старого мира.
Не думаю, чтобы эти тревожные мысли были неуместны здесь, впереди хвалебных речей русскому рабочему на его первом международном празднике.
Товарищи! Весь рабочий мир земли смотрит на вас с горячей надеждой: он хочет видеть в лице вашем новых, честных, бескорыстных людей, неустанных в работе строения нового мира.
Покажите же себя всей земле нашей новыми людьми, покажите миру всё лучшее, всё наиболее человеческое ваше — вашу любовь, великодушие, неподкупную честность, ваше уменье работать.
Предисловие [к книге А. Барбюса «В огне»]
В этой книге, простой и беспощадно правдивой, рассказано о том, как люди разных наций, но одинаково разумные, истребляют друг друга, разрушают вековые плоды своего каторжного и великолепного труда, превращая в кучи мусора храмы, дворцы, дома, уничтожая дотла города, деревни, виноградники, как они испортили сотни тысяч десятин земли, прекрасно возделанной их предками и ныне надолго засорённой осколками железа и отравленной гнилым мясом безвинно убитых людей.
Занимаясь этой безумной работой самоистребления и уничтожения культуры, они, люди, способные разумно рассуждать обо всём, что раздражает их кожу и нервы, волнует их сердца и умы, молятся богу, молятся искренно и, как описывает это один из героев книги, молятся «идиотски одинаково», после чего снова начинают дикую работу самоубийства, так же «идиотски одинаково». На страницах 437–438 читатель найдёт эту картину богослужения немцев и французов, одинаково искренно верующих, что в кровавом и подлом деле войны «с нами бог».
И они же затем говорят: «Богу — наплевать на нас!» И они же, герои, великомученики, братоубийцы, спрашивают друг друга:
«— Но всё-таки как же он смеет, этот бог, позволять всем людям одинаково думать, что он — с ними, а не с другими?»
Мысля трогательно, просто, как дети, — в общем же «идиотски одинаково», — эти люди, проливая кровь друг друга, говорят:
«— Если бы существовал бог, добрый и милосердный, — холода не было бы!»
Но, рассуждая так ясно, эти великие страстотерпцы снова идут убивать друг друга.
Зачем?
Почему?
Они и это знают, — они сами говорят о себе:
«— Ах, все мы не плохие люди, но — такие жалкие и несчастные. И при этом мы глупы, слишком глупы!»
И, сознавая это, они продолжают позорное, преступное дело разрушения.
Капрал Бертран знает больше других, он говорит языком мудреца.
«— Будущее! — воскликнул он вдруг тоном пророка. — Какими глазами станут смотреть на нас те, которые будут жить после нас и душа которых будет, наконец, приведена в равновесие прогрессом, неотвратимым, как рок? Какими глазами они посмотрят на эти убийства и на наши подвиги, о которых даже мы сами, совершающие их, не знаем, следует ли сравнивать их с делами героев Плутарха и Корнеля или же с подвигами апашей?.. И однако смотри! Есть же одно лицо, один образ, поднявшийся над войной, который вечно будет сверкать красотою и мужеством!
Опершись на палку, склонившись к нему, я слушал, впивая в себя эти слова, раздавшиеся в безмолвии ночи из этих почти всегда безмолвных уст. Ясным голосом он выкрикнул:
— Либкнехт!
И поднялся, не разжимая скрещенных рук. Его прекрасное лицо, хранившее серьёзность выражения статуи, склонилось на грудь. Но вскоре он снова поднял голову и повторил:
— Будущее! Будущее! Дело будущего — загладить это настоящее, стереть его из памяти людей как нечто отвратительное и позорное. И однако это настоящее необходимо, необходимо! Позор военной славе, позор армиям, позор ремеслу солдата, превращающему людей поочередно то в безмозглые жертвы, то в подлых палачей! Да, позор! Это правда, но это — слишком правда; правда для вечности, но ещё не для нас. Это будет правдой, когда её начертают среди других истин, постичь которые мы сумеем лишь позже, когда очистится дух наш. Мы ещё далеки от этого. Теперь, в данный момент, эта правда почти заблуждение; это священное слово только богохульство!
Он как-то особенно звучно рассмеялся и задумчиво продолжал:
— Как-то раз я сказал им, что верю в пророчества, только для того, чтобы приободрить их и заставить идти вперёд.»
Но, говоря так, спокойный, мужественный человек, уважаемый всеми людьми своего взвода, ведёт их на бессмысленную бойню и умирает на грязном поле, среди гниющих трупов.
Во всём этом ярко и насмешливо горит убийственное противоречие, унижающее человека до степени безвольного инструмента, до какой-то отвратительной машины, созданной злой и тёмной силой на служение её дьявольским целям.
И близки и милы душе эти несчастные герои, но, поистине, они кажутся прокажёнными, носящими в
