Не многие из современных поэтов могут похвастаться таким знанием русского языка, каким обладает Семеновский, хотя они, наверное, превосходят его ловкостью своей техники и знанием речевых фокусов. Но я не первый скажу, что поэзия наша холодна и что в ней слишком ясно и слишком часто звучит боязнь остаться вне действительности, позади эпохи. Вероятно, от этой боязни в стихах так громко звучит «медь звенящая» и так фальшивит «кимвал бряцающий». Ловкость «инструментировки» не скрывает натужной «деланности», внутреннего холода и сердечной сухости «творчества» многих уже «именитых» поэтов наших дней.
Семеновский глубоко чувствует величие эпохи и крепко сросся с нею. Он пишет:
Для него:
Но большие, «вечные» темы не мешают ему видеть, как в нашей действительности возрождается обывательская пошлость, и он щедро тратит свой талант на борьбу с нею, изображая:
Фельетоны Семеновского в «Рабочем крае» беспощадно бьют всё, что нужно бить словами правды, и всех, кого следует бить. Достаётся от него и тем «героям на час», которые, спросив сами себя:
далее мыслят так:
Сила настоящего искусства в том, что оно, взяв простейшее, обыденное явление, вскрывает его глубокий социально-драматический смысл, показывает его крепкую зависимость от общих условий жизни, от её коренных основ. Обладает ли Семеновский этой силой? Я бы сказал: да, обладает. Тема его стихотворения «Кража» такова: у девушки-прислуги украли накопленные ею платья.
Семеновский не верит в «бредни попов», но он — человек, «рождённый на прелестной, обольстительной земле», любит красоту её и любит красоту народного творчества. Он хорошо показал это в серии дореволюционных стихов своих и в стихотворении «Год». Он — поэт настоящий, «от земли», — поэт, которого должен знать наш массовый читатель.
Письмо селькору-колхознику
Хорошее письмо написали мне Вы, товарищ Фомин!
Вот так просто, ясно, «не мудрствуя лукаво», будет думать, говорить и писать каждый крестьянин, каждый рабочий, когда они освоят простые, но великие мысли Владимира Ильича Ленина и его верных учеников, — мысли, которые вводятся, вкрепляются в жизнь мужественным трудом людей, подобных Вам, товарищ Фомин, таких людей можно именовать «ударниками на полях».
Особенно крепко звучат Ваши слова:
«Трудно бывает в деревне, кулачьё и его сподручники много мешают работать, оттягивают бедноту от колхозов, от сдачи хлеба государству и т. д., но мы знаем, что добьёмся своего, не только у нас, но и за границей, а тяжести и трудности, переживаемые нами, будем вспоминать даже с недоверием к ним. Да, трудновато бывает, а всё-таки надо сказать: дело идёт быстро, бедняки понимают нас, большевиков.»
Хорошо сказано, товарищ! И надобно думать, что чем дальше, тем лучше будут понимать бедняки простую, ясную правду Ленина, — правда эта сама просится в голову и в сердце.
Тысячелетия крестьянская беднота каторжно работала на мелких и крупных собственников земли, тысячелетиями привыкла она видеть, что сытая кулацкая жизнь строится на рабском труде, что один человек только тогда сытно живёт, когда на него работает десяток людей. Видела беднота, как, сидя на хребте её, высасывая пот и кровь деревни, растёт, жиреет кулак-мироед, как становится он лавочником и трактирщиком, помещиком и фабрикантом, видела, как он, разоряя бедноту, втягивает всё больше людей в батрацкую работу на него, — видела она всё это, чувствовала беспомощность свою, и в неё вросло убеждение, что иначе — не может быть, что такой порядок жизни установлен навеки и нет сил, способных изменить его в пользу бедноты. Церковь поддерживала, укрепляла это убеждение, внушая, что труды и страдания земной жизни, работа на богатых обеспечивают людям вечное блаженство будто бы на небесах и, за небольшие деньги, таскала изработавшихся до смерти бедняков на погосты, в могилы.
Многим беднякам ясно было, что единоличное, частное хозяйство на земле — петля для них, видели они, что именно в деревне на почве мелкого хозяйства непрерывно растёт, плетёт крепкую паутину враг их, богатый мужик, кулак-мироед, видели, что деревня воспитывает грабителей чужого труда, эксплуататоров, буржуев, и в душу большинства крестьян глубоко вросло желание во что бы то ни стало превратиться тоже в кулаков.
