творчество истории — профессиональное дело интеллигенции, а марксисты, оспаривая право интеллигента на роль «вершителя судеб» народа, утверждали своё убеждение в силе пролетариата, — в силе, созданной и воспитанной историей для того, чтоб она разрушила пошлый, преступный мещанский мир и создала свободное всемирное братство трудового народа. Гнев, ярость, обида, истерические вопли тех людей, которым говорили в лицо, что их игра сыграна и проиграна, — всё это было вполне естественно, так же естественно, как ярость, обида и крики белой эмиграции за рубежом, откуда она не вернётся к нам, даже и встав на колени. В наши дни спорят люди, созданные и выдвинутые на первую по важности её боевую позицию величайшей из революций, когда-либо пережитых человечеством, — победоносной революции, которая принимает и примет всемирный размах. Начат бунт против старого мира в его целом и в частностях, бунтом этим руководит мощная пролетарская партия, вооружённая научно отточенной мыслью, бунт ведёт класс, который от времени становится всё моложе, всё более численно и качественно сильным. Не следует забывать, что до Октября революционер начинался в возрасте семнадцати — двадцати лет, а в наши дни начинается в возрасте октябрёнка и пионера. Этот неоспоримый факт служит залогом, что люди Союза Советов вступили на путь, возврат с которого невозможен. Дорога назад — дорога к смерти.
Капиталистический мир может навязать нам войну, может — на время — помешать нам в деле строительства нового мира, но у капитализма нет сил повернуть вспять исторический процесс, который сам же капитализм подготовил и не мог не подготовить. У капитализма нет сил и нет идеи, которая могла бы организовать в единое целое группы, непримиримо раздробленные издревле усвоенной зоологической привычкой к свободе безграничной, безответственной и бессмысленной эксплуатации энергии рабочего класса и сокровищ природы.
Пролетариат обладает идеей, организационная и культурная сила которой слишком очевидна для того, чтоб распространяться на эту тему. Следует сказать только одно: идея эта — весь смысл истории, история повелительно внушает её трудящимся всей земли.
Казалось бы, что для литератора в этих условиях должен быть совершенно ясен и смысл его работы и направление работы.
Мне кажется, что некоторые литераторы кричат по недоразумению, кричат не на людей, а на историю, которая лишила их возможности найти некую «полосу отчуждения» от всемирной битвы. Литератору кажется, что его насилуют критика, политика, тогда как, если кто-нибудь насилует его, так это — история и особенно старая история. Литератор, кажется, протестует против права революции распоряжаться творческой энергией единицы, он протестует в те дни, когда единицы рабочего класса, не щадя себя, воплощают свою энергию в творчестве фактов почти сказочного характера, в те дни, когда рабочая молодёжь создаёт чудеса, в те дни, когда древний индивидуалист — крестьянин, тысячелетия живший мечтою о частном, личном хозяйстве, понимает уже, что ему выгоднее и достойнее его быть не рабом, а рабочим, мастером, художником на земле.
Литератор думает, что литература — его частное дело. Изредка ему помогают думать так мудрые недоучки и болваны. Недавно один из таких сказал писателю: «Писательство — ваше личное дело и меня не касается». Это — вреднейшая чепуха. Литература никогда не была личным делом Стендаля или Льва Толстого, она всегда — дело эпохи, страны, класса. Существует литература древних греков и римлян, итальянского Возрождения, елизаветинской эпохи, литература декадентов, символистов, но никто не говорит о литературе Эсхила, Шекспира, Данте и т. д. Несмотря на изумительное разнообразие типов русских литераторов XIX–XX столетий, мы всё-таки говорим о литературе как об искусстве, отражающем драмы, трагикомедии и романы эпохи, а не как о литературе единиц — Пушкина, Гоголя, Лескова, Чехова.
Гораздо с большим правом, чем раньше, можно и следует говорить о текущей литературе Союза Советов как о работе коллективной. И никогда ещё писатель не был так интересен, так близок массе читателей, как близок, интересен он в наши дни, у нас, в Союзе Советов, никогда он не ценился так высоко грамотной массой, и эта оценка — естественна, потому что масса видит, как она сама создаёт писателей и как отражается она в их книгах.
Разумеется, на темы «старого мира» писать легче не только потому, что они «отстоялись», что их легче формовать словами и образами, но и потому ещё, что они внутренне ближе и милей некоторым писателям, особенно тем из них, которые, имея о прошлом не очень ясное представление, ошибочно думают, что жить в прошлом было спокойнее, радостней, легче.
Следует отметить, что крупнейшие наши литераторы хотят учиться и усердно учатся. Но всё-таки для нас, художников слова, пора решить основной и очень простой вопрос:
«Совместимо ли для нас «служение искусству» с честной службой революции? Возможна ли для нас нейтральная позиция в битве классов, из коих один, отмирая, насильственно, бесчеловечно и бессмысленно пытается удержать за собой привычные ему командные высоты, а другой, всевластно идя на смену первому, растёт и работает как сила, ещё не испытавшая своих творческих способностей, как единственная сила, способная создать всемирное возрождение человечества?»
Возможно, что будет поставлен вопрос: «Итак — необходимо принести себя в жертву революционным требованиям эпохи?» Поставленный в такой форме, это — смешной вопрос. Но всё-таки я отвечу на него утвердительно: да, необходимо перевоспитать себя так, чтоб служба социальной революции была личным делом каждой честной единицы, чтоб эта служба давала личности наслаждение. «Есть наслаждение в бою!»
И не следует, безвольно подчиняясь уколам самолюбия, вести себя так, чтоб люди упрощённой и торопливой мысли имели право думать, что талантливые люди способны приносить себя в жертву только тёмным внушениям старого мира.
Я должен отметить факты и моменты, которые несколько смущают, пугают, даже нередко оскорбляют литераторов и, отталкивая их от действительности, заставляют кричать.
В старое время на ярмарках была весьма популярна проба силы на «голове турка». Вырезанная из корневища и грубо раскрашенная, голова эта помещалась на тугой пружине в полой железной тумбе; люди, которым хотелось показать свою силу, били по этой голове деревянной колотушкой, от ударов голова, сжимая пружину, оседала, а циферблат сзади её показывал силу удара в цифрах. В этой пробе силы много значило уменье нанести удар, и обычно победителями оказывались не самые сильные люди, а — молотобойцы.
Критики и рецензенты весьма часто относятся к литератору, как силачи к деревянной голове турка. Я не стану рассказывать печальные и грубые анекдоты о пробе критиками силы слова на головах литераторов, я не хочу давать врагам нашим возможность лишний раз поглумиться над нами, подчеркнуть грубость критики, её некультурность и — нередко — малограмотность. Весьма возможно, что наши критики — люди идеологически отлично вооружённые, но, видимо, что-то мешает им изложить с предельной ясностью и простотой учение диалектического материализма в его применении к вопросам искусства. Орудуя цитатами из Маркса, Энгельса, Плеханова, Ленина, они обычно затемняют смысл этих цитат огромным количеством крайне серых слов. Требования, предъявляемые ими к литературе и литераторам, не отличаются должной определённостью. Часто бывает так, что критики одной и той же идеологической линии предъявляют писателю совершенно различные требования. Противоречие между критиками — обычное явление, и здесь хуже всего то, что противоречия растут и развиваются на почве отношения критиков к самому главному — к методу познания явлений жизни. Обычно критические статьи сводятся к порицанию, а не к воспитанию автора, и речь в них ведётся не о методе организации опыта, а о политической физиономии писателя. Но политические взгляды будут пришиты молодому автору извне, усвоены механически, повиснут в воздухе, если опыт автора не организован методологически, если его эмоции не гармонируют с его интеллектом. Добролюбов, Чернышевский, Плеханов воспитывали писателя, — тон и приёмы нашей критики позволяют сомневаться в силе и убедительности её педагогических приёмов.
Так же, как у литераторов, у критиков слишком сильно развиты индивидуалистические настроения, цеховые и групповые интересы, и часто видишь, что эти интересы отстоят довольно далеко от серьёзнейших вопросов литературы как одной из областей культурно-революционной работы, возможно, что благодаря именно этому отдалению от живого революционного дела у нас и происходят казусы, которые не должны бы иметь места в нашей действительности. Междоусобная брань занимает у критиков так много
