литература.
Далее — профсоюзы и литература. Я думаю, что здесь нужно говорить об отношении профсоюзов к движению ударников в литературу. Ясно, что со стороны профсоюзов должна быть оказана и, вероятно, будет оказана всякая помощь и всякое содействие в этом отношении. Это естественное дело. Когда из профсоюзов выделяется определённая значительная группа людей, которая хочет и, очевидно, имеет право быть писателями, то ясно, что профсоюзы должны этому всячески способствовать. Вот и всё.
О критике книг рабочих авторов. Я пришлю вам несколько экземпляров «Литературной учёбы», где будет помещена статья, и вы ознакомитесь с критикой этих книг.
Теперь я вам предложил бы следующее: может быть, вы будете ставить мне вопросы, касающиеся дела литературной учёбы и техники, а я буду вам отвечать на эти вопросы, и таким образом мы побеседуем более живо.
Тут есть вопрос со стороны одного человека, который работает в той же шахте, где работал автор книжки о Донбассе Гудок-Еремеев. Книжка эта напечатана, и он говорит, что многие возмущаются неправильным освещением типов и обстановки в очерках. Он спрашивает, как быть в этом случае. Видите ли, когда речь идёт об освещении действительности фотографически, как она есть, то, ясно, всегда будут недовольные люди, это естественная вещь. О человеке написано, что он тёмно-русый с голубыми глазами, а он считает себя брюнетом. Что же делать? С этим ничего не сделаешь. Ошибка ли это?
Тут возникает сложный вопрос об отношении литературы к правде. Правда — она и хорошая и дурная, полосатенькая она, и не будет удовлетворять вполне потому, что, поскольку одна полоска светлая — это хорошо, а если другая тёмная — это уже неприятно. В литературе — а в вашей в особенности — в вашей классовой литературе в эту эпоху что важно? Не тёмные стороны жизни, от которых отходят и отходят довольно быстро, — никогда люди не отходили от своего прошлого, никогда не рвали прошлого и не отсекали его с такой силой, как это делается в наши дни, у нас.
Смотрите, бога устранили, целый ряд таких вещей, которые казались совершенно необходимыми, привычными в жизни, устранили, происходят совершенно невероятные вещи. Человек три дня не выходил из дому, вышел на Арбатскую площадь, а где же тут церковь была? Тут церковь была три дня тому назад. Церкви нет.
В 1929 году, когда я был здесь, то, проезжая мимо Иверской часовни, видел — загородили её забором из досок, — ну, думаю, ремонт делают. Утром еду, около двенадцати часов на другой день — ни забора, ни Иверской нет.
Я этим хочу сказать, товарищи, фигурально о том, какова быстрота исчезновения старины. Я ходил по этой стране с десятками тысяч людей, и я помню, как, подходя к Тихону Задонскому, за полверсты становились на колени и на коленях ползли тысячи, это было не так давно. Ещё во время империалистической войны Киево-Печёрскую лавру посещали сотни тысяч людей, теперь они не только дорогу туда забыли, но вообще об этом не помнят ничего. О чём это говорит? Это не может говорить о том, что люди стали легкомысленно относиться к господу богу. Они к богу воинствующему, церковному, официальному относились иначе, чем относились попы, но у них какой-то бог был, и тем не менее они ушли от него, поворотились боком и ушли. Это свидетельствует отнюдь не о легкомыслии, ибо это укреплялось две тысячи лет, если считать со времени существования христианства. Тысяча девятьсот двадцать лет вколачивали евангелие, вколачивали церковную литературу, и тем не менее инстинкт познания помог человеку сбросить с плеч, смахнуть эту тяжесть, лежавшую на нём почти две тысячи лет.
Это случилось потому, что бог, якобы создавший землю, оказывается, не знал, что, кроме Европы, Азии, Африки, на ней существуют ещё Америка и Австралия и огромное количество островов. Всё это открыл и узнал разум человека. Бог не учил нас летать по воздуху, плавать под водой, строить машины, говорить по телефону, он ничему не научил, потому что его не было нигде, кроме как в нашем воображении, и всему, что мы знаем о себе и о мире, научил нас наш опыт, всё оформил наш разум.
Вернёмся к теме. Стоит ли нам особенно подчёркивать старую правду, от которой мы уходим, стоит ли нам подчёркивать тёмные стороны жизни? С ними нужно бороться, нужна самокритика, нужно помнить, что существует немало плохого, но наряду с этим у нас есть прекрасное, чего никогда не было, что создаётся нами. Какая правда нам нужна? Та правда, которая стоит перед нами как цель и которую мы ставим перед всем трудовым миром. Вот наша правда, и на неё нужно обращать внимание. И если какой-то литератор — в данном случае Гудок-Еремеев — что-то не так изобразил, но если он более ярко окрасил действительность, чтобы передать своё собственное страстное желание выразить эту правду, своё напряжение и желание как можно скорее видеть прекрасное в жизни, то это совершенно естественно. Это не романтизм, а это тот рабочий героизм, который из шахт и от станков идёт в литературу. Люди бессознательно чувствуют, что есть что-то, от чего они должны освободиться, и они освобождаются и освобождают других, ставя перед ними высокие цели.
Меня спрашивают: интересовался ли я письмами, которые мне присылают, и какого я о них мнения? Было бы странно, если бы я не интересовался такими письмами. Ясно, что я ими интересовался, и, аллегорически выражаясь, я ими кормлюсь. Они дают мне знание той действительности, в которой вы живёте, которую вы же и творите. Это тот заряд энергии, который позволяет мне говорить с вами таким тоном, которым я говорю, а я говорю с вами, как будто не неделю только приехал, а давно здесь живу. Это значит: я говорю о правде, которую знаю. А знаю я её потому, что получаю по пятнадцать — двадцать писем в день. Когда люди из глухой щели пишут, как там живут, ругаются, как им трудно и как они всё-таки работают, то ясно, что для меня это исторический документ — документ эпохи, и таких документов я имею уже тысячи. Со временем это будет материал, который кто-то прочтёт, обработает, и я думаю, что этот материал даст действительно изумительную картину тех дней, в которые мы живём. Люди малограмотные, почти безграмотные пишут о самых сложных и трудных вопросах жизни, о всех её противоречиях, ругаются, жалуются и в то же время ругаются по праву, ругаются, как хозяева. Человек почувствовал себя хозяином на земле и как хозяин говорит: не так, не согласен. Не согласен он чаще всего — по недоразумению, по невежеству, мало знает. Он привык жить, как таракан в щели, — выползет, посмотрит: беспокойно, неудобно. Ему кажется, что в пять минут или в пять лет он всё узнал и всё — плохо. Но это ему кажется потому, что он привык плохо жить и движение к хорошей жизни — непонятно ему. Жалуется. Но и жалуется он так, как до революции не мог жаловаться, он был таким же безграмотным, таким же малограмотным, но он не мог бы так пожаловаться не потому, что ему не на что было жаловаться, а потому, что вся обстановка была другая. Росту человеческих потребностей нет предела. Чем дальше человек будет жить, тем больше он будет хотеть. Человек никогда не будет доволен, никогда, и это его лучшее качество. Самое требовательное существо на свете — это человек. Если бы каким-либо чудом пришла неведомая сила и вдруг сказала бы: «Ну, ребята, не выходите три дня из ваших комнат». И вот посидели три дня в комнатах, вышли и увидели: вокруг устроен рай. Вы думаете, люди будут довольны? Нет. Они скажут: «Как? Рай? И без нас сделано? Не годится этот рай. Мы бы лучше устроили». (Аплодисменты.)
Это сказано в шутку, но это факт — росту человеческих потребностей нет предела. Только благодаря этому и существует непрерывный процесс культуры. Благодаря чтому в известных узлах скапливается энергия, неожиданно взрывается и создаёт те эффекты, которые мы видим.
Сейчас жизнь, направленная по широчайшему и глубокому руслу, принимает до такой степени необыкновенные, фантастические формы по сравнению с тем, чем живёт Западная Европа и Америка, что действительно это оглушает. Я — подготовленный, привычный человек, я немало знаю, получаю письма, читаю газеты, но всё-таки, когда я сюда приезжаю, то я немного чувствую себя неловко, сам себе не верю. Почему? Да потому, что я не был два года и за эти два года вдруг из почвы, в которую крестьянин врос по плечи, выбросили его и поставили на другую дорогу.
Процесс коллективизации идёт с невероятной быстротой. Что это значит? Это действительно освобождение человека от его подчинения природе, — подчинения, в котором он жил веками. Крестьянин
