в сложнейших машинах и станках. По неопытности своей он, конечно, портит кое-что, но материальный убыток, наносимый им, покрывается ростом его интеллекта. Он видит, что хозяева завода — такие же рабочие, как сам он, что молодой инженер — сын рабочего или крестьянина. Он очень скоро убеждается, что завод для него — школа, открывающая перед ним возможность свободного развития его способностей. Если он обладает ими, завод выдвигает его в одно из высших учебных заведений, но есть уже и заводы, при которых открыты высшие технические школы. Его нервно-мозговая энергия, в которой скрыта наша способность исследования и познания явлений мира, мощно возбуждается всей суммой условий, которые были совершенно неведомы его отцу.
Он посещает театры, признанные лучшими в Европе, читает классическую литературу Европы и старой России, бывает в концертах, посещает музеи, изучает свою страну, как до него никто не изучал её.
Недавно товарищ Куйбышев предложил комсомольцам принять участие в работе по исследованию во всей стране местонахождений рудных и нерудных ископаемых. Это значит, что десятки тысяч молодёжи, работая под руководством крупнейших геологов Союза Советов, должны будут обогатить хозяйство страны своей открытием новых залежей сырья и обогатить самих себя новым опытом. Возможность организации таких армий для таких целей капиталистическим странам недоступна, да и нечего искать в этих странах, ограбленных безответственным хозяйствованием капиталистов. В том случае, если хищники Европы всё- таки попробуют совершить разбойничий налёт на Союз Советов, их армии встретят бойцы, каждый из которых хорошо знает, что именно он будет защищать.
В цинической своей игре капиталисты ставят ставку на глупость масс, тогда как в Союзе Советов развивается процесс организации сознания в рабочей массе её права на власть. В Союзе Советов растёт новый человек, и уже безошибочно можно определить его качество.
Он обладает доверием к организующей силе разума, — доверием, которое утрачено интеллигентами Европы, истощёнными бесплодной работой примирения классовых противоречий. Он чувствует себя творцом нового мира и хотя живёт всё ещё в условиях тяжёлых, но знает, что создать иные условия — его цель и дело его разумной воли, поэтому у него нет оснований быть пессимистом. Он молод не только биологически, но исторически. Он — сила, которая только что осознала свой путь, своё значение в истории, и он делает своё дело культурного строительства со всей смелостью, присущей юной, ещё не работавшей силе, руководимой простым и ясным учением. Ему смешно слышать стоны и вопли Шпенглеров, устрашённых техникой, ибо он хорошо знает, что техника ещё не работала в интересах культурного развития сотен миллионов людей рабского физического труда. Он видит, что буржуазия позорно проиграла свою ставку на индивидуализм, что она вообще не способствовала росту индивидуальностей, а своекорыстно ограничивала этот рост идеями, которые прикрыто или явно утверждали как «вечную истину» бесправие её власти над большинством людей. Отрицая буржуазный зоологический индивидуализм, новый человек прекрасно понимает высокую цельность индивидуальности, крепко соединённой с коллективом, — он сам — именно такая индивидуальность, свободно черпающая энергию и вдохновения свои в массе, в процессах её труда. Капитализм привёл человечество к анархии, которая угрожает ему чудовищной катастрофой, — это ясно каждому честному человеку.
Цель старого мира: восстановить приёмами физического и морального насилия посредством войн на полях и кровопролитий на улицах городов старый изгнивший, бесчеловечный «порядок», вне которого капитализм не может существовать.
Цель новых людей: освободить трудовые массы от древних суеверий и предрассудков расы, нации, класса, религии, создать всемирное братское общество, каждый член которого работает по способности, получает по потребности.
По поводу одной полемики
В среде писателей Франции жарко разгорается полемика по вопросу о том, как надобно писать. Вопрос очень серьёзный, хорошо знакомый нам и тоже не решённый у нас, как об этом свидетельствует многословная полемика по поводу романа Ильенкова «Ведущая ось». Во Франции спор поднят книгой Анри Пулайля «Хлеб насущный». Критики утверждают, что роман Пулайля написан плохо. Сам Пулайль возражает против этого, и одно из его возражений сводится к тому, что книги такого мастера слова, как, примерно, Густав Флобер, уже невозможно читать, не прибегая к помощи словаря. Не решаюсь судить, насколько это возражение солидно, но думаю, что его можно отнести только к таким книгам Флобера, как ядовитое «Искушение святого Антония», этот поразительно мощный, направленный против церкви и религии удар в колокол скептицизма. Возможно, что помощи словаря требует «Саламбо», и несомненно, что эта книга требует знания истории. Но по русским переводам романов «Мадам Бовари», «Воспитание чувств», «Бувар и Пекгоше», рассказа «Простое сердце» трудно представить, чтоб эти монументальные построения простых, прозрачно ясных и в то же время несокрушимо крепко спаянных слов потеряли уже своё неоспоримое технически поучительное значение. Мне кажется, что возражение Пулайля и его сторонников сводится, в основном и скрытом своем смысле, к защите права работать плохо.
Героиня романа Ильенкова — «ведущая ось» — лопнула именно потому, что материал её был обработан плохо. Я говорю не о романе, а — о некоторой части паровоза, намеренно сделанной из плохого материала. Ильенков — человек талантливый, и, я думаю, его нельзя подозревать в том, что он своим романом пытается утвердить право пролетарских писателей обрабатывать материал их впечатлений небрежно, поспешно, кое-как, лишь бы поскорее «сработать» и увенчать пролетарское чело венком славы.
Ильенков, бесспорно, талантлив, но ему, видимо, свойствен недостаток, общий почти всем пролетарским писателям, — недостаток знаний. Если я не ошибаюсь, причиной этого недостатка служит слабо развитое желание приобретать и расширять запас знаний. Затем, недостаток этот вынуждает наших литераторов хвастаться наличным, ничтожным запасом поверхностных, непродуманных наблюдений, и, хвастаясь, они весьма часто пишут чепуху. Вот, например, в романе Ильенкова «археологи выгребают из глины остатки мамонтов, песцов и северных оленей». Надобно всё-таки знать, что «выгребание из глины остатков» доисторических животных не является специальностью археологов, а песец — хищное животное, рода собак, семейства лисиц, — к доисторическим животным едва ли относится. Далее Ильенков пишет: «волшебники добывают по рецептам алхимии золото». «Волшебники» — создание фантазии — вошли в мир наших представлений задолго до того, как в действительности явились алхимики, и, значит, волшебники не могли пользоваться рецептами, которые не существовали, да и вообще не нуждались в рецептах добычи золота. «Песок, нанесённый тысячелетиями и водой», — это тоже «пыль эрудиции», пущенная Ильенковым в глаза читателя; союзом «и» автор разъединил одновременность действия времени и воды, вода у него действует как будто вне времени и независимо от него. Таких фактов хвастовства дешёвенькой «эрудицией», неосторожно выщипанной из книжек, у Ильенкова немало, и они не украшают его роман.
Не очень заботится Ильенков о достижении своеобразия «стиля» своего романа. Ценность его «словотворчества» весьма сомнительна. «Взбрыкнул, трушились, встопорщил, грякнул, буруздил» и десятки таких плохо выдуманных словечек, всё это — даже не мякина, не солома, а вредный сорняк, и есть опасность, что семена его дадут обильные всходы, засорят наш богатый, сочный, крепкий литературный язык. Автор может возразить: «Такие слова — говорят, я их слышал!» Мало ли что и мало ли как говорят в нашей огромной стране, — литератор должен уметь отобрать для работы изображения словом наиболее живучие, чёткие, простые и ясные слова. Литератор не обязан считать пошлость и глупость героев своей собственностью, точно так же не обязан он пользоваться искажённым языком героев для своих описаний, он пользуется этим языком только для характеристики людей. Спора нет — мы живём в стране, где всё — и язык — обновляется, совершенствуется, и смешно и неловко встречать такие соединения слов, как, примерно: «хлынул аккорд», «взнуздать арканом мысли», «лицо перечёркнуто хмурью», «сосмурыженные сапогами проходы» и подобные нелепые словосочетания, ничего не говорящие «ни уму, ни сердцу». Попытки писать образно приводят Ильенкова к таким эффектам: «Тележкин, прямой, как кол, воткнулся головой в потолок». Бежит человек, — «обгоняя его, будто оторванная ветром, по воздуху летела его
