вернулся к дому «седенькой доброй женщины».
Лесорубы взялись за эту работу с таким пылом и такой сноровкой, которых в этом городе и не видели. Они разворотили треснувший тротуар, обрубили корни дерева, выровняли почву, залили ее цементом, поставили поребрики, чтобы цемент как следует высох — и не прошло и суток, как у города был новый тротуар, гладкий, прочный и ровный.
«Седая добрая» женщина, конечно, была полна искренней благодарности, но Богги отказался взять хоть цент. Так же поступили и все остальные лесорубы, хотя у них самих в карманах уже гулял ветер. Они даже не позволили ей заплатить за цемент, который раздобыли «там и тут».
Руководил этой командой и распоряжался, конечно, Богги, но, без сомнения, все остальные лесорубы чувствовали то же, что и он.
Все же женщина заставила Богги оставить его имя и адрес.
Выяснилось, что у этой женщины, в свою очередь, на Восточном побережье есть подруга, очень богатая и весьма пожилая женщина. Подруга пришла к выводу, что будет куда лучше, если перед кончиной она избавится от всего имущества, так как считала, что земное богатство и душевное спокойствие несовместимы.
В поисках достойного объекта для облагодетельствования она вспомнила о письме, полученном от своей подруги из Портленда. Она еще раз перечитала его, и, к счастью, там были адрес и имя Кларенса Богги, человека, который столь великодушно отремонтировал тротуар.
И эта женщина незамедлительно одарила Кларенса Богги, вручив ему право на владение участком земли, на котором позже была обнаружена медь.
Все документы были посланы Богги по упоминавшемуся адресу. Но в это время Богги, увы, был в тюрьме. Кто-то решил ознакомиться с содержимым письма, и оно пропало по дороге. Богги узнал о нем только какое-то время спустя. Но к тому времени женщина, сделавшая этот дар, уже умерла, во владение участком вступили ее родственники, а медные копи превратились в одну из самых больших медных шахт в стране, а для Богги, как говорится, не нашлось и места, куда ногу поставить. Он не только не получил документы, но не мог даже засвидетельствовать, что видел их своими глазами.
Тем не менее расследование, которое нам удалось провести, доказывало, что он абсолютно прав в своих утверждениях. Дарственная в самом деле была составлена и выслана ему по почте, а затем чьими-то стараниями пропала.
Богги рассказывал нам потрясающие истории о своих подвигах в роли лесоруба. В них он представал воплощенным Полем Баньяном. Естественно, мы выслушивали их со снисходительными улыбками. Богги слишком давно находился в заключении и, без сомнения, вспоминая свои подвиги, он расцвечивал и разукрашивал их.
Он говорил нам, что с небольшой командой он мог срубить больше деревьев за меньшее время, дешевле и быстрее, чем любой другой специалист.
Ирония судьбы заключалась в том, что все воспринимали Богги как эмоционально неуравновешенную личность, который, рассказывая о себе, многое домысливал в своей биографии, хотя человек с «прямолинейным мышлением» редко рассказывает о себе сказки.
Со временем мы узнали значительно больше о его способностях, но это уже другая история. Сейчас я пытаюсь составить представление о Кларенсе Богги, каким он был, когда мы впервые увидели его, — человеком, страдающим от тюремного невроза, зациклившимся на образе матери, с явно выраженной эмоциональной нестабильностью.
Нам было исключительно трудно поверить в его историю. Тем не менее мы решили провести расследование его дела, и оно принесло куда больше неожиданностей, чем сам человек, которым мы сначала заинтересовались.
При первой же нашей встрече Богги сказал, что я должен, чтобы получить о нем правильное представление, просмотреть его «печальное досье».
Заключенные часто хранят при себе папку, в которой собраны копии всех попыток обрести свободу. Это было в самом деле печальное собрание документов.
В нем были собраны обращения к комитету штата, который рассматривает прошения о помиловании, документы, в которых отбрасывались факты, свидетельствующие в пользу заключенного, копии писем, которые он тщетно рассылал во все инстанции. И самое печальное: решение об условном освобождении было отложено на последующий год — и письмо так и осталось без ответа.
Собрание этих документов у Богги было самым толстым и самым потрясающим из всех, что мне довелось видеть.
Для заключенного не так просто написать письмо официальному лицу, которое, как он считает, заинтересуется его делом. Первым делом существует правило, что только несколько человек в этих стенах пользуются правом печатать на машинке, и человек, умеющий обращаться с нею, относится к привилегированной прослойке. Заключенный, которому надо напечатать письмо, должен как-то купить себе это право.
Деньги, конечно, контрабандой попадают в тюрьму. Слишком многое можно приобрести на них и в заключении. Заключенные имеют право совершать покупки, пользуясь ограниченным кредитом, в пределах которого они могут снимать деньги со своего счета в тюрьме, не считая, конечно, каких-нибудь переводов со стороны, на пользование которыми нужно получить разрешение начальника тюрьмы.
Опытный заключенный, стараясь напечатать свое письмо, должен выкладывать за эту услугу сигареты или же обходиться без каких-то других тюремных радостей.
В течение тринадцати лет Богги практически не пользовался ими, расплачиваясь с теми, кто печатал для него письма. Только самое необузданное воображение заставляло заключенных думать, что их послания могут им что-то дать. Они писали сенаторам и различным официальным лицам, а порой даже самому президенту. Как только Богги удавалось добраться до машинки, он аккуратно перепечатывал послания и, подсобрав денег на марки, с надеждой отсылал их. И любой новый чиновник должен был считаться с тем, что обязательно будет получать корреспонденцию от Кларенса Богги.
Их ответы вызывали самые грустные чувства. Скорее всего, печатала их секретарша и они подмахивали не глядя. Точнее, ставилось факсимиле подписи — резиновая печатка. Письма, приходившие от секретарей и чиновников поменьше рангом, заверяли Богги, что его дело находится в папке самых неотложных дел и будет предложено вниманию мистера Крупняка в ближайший возможный момент, но что мистер Крупняк, как он должен помнить, в настоящий момент занят проблемами, связанными с его избранием и национальным кризисом, но Богги может быть совершенно уверен, что его письмо будет предложено вниманию мистера Крупняка.
В большинстве современных тюрем заключенным не разрешается отсылать такие письма, которые писал Богги, но поскольку он обращался к выбранным обществом лицам и юристам и потому что они были пронизаны уверенностью Богги в полной своей невиновности, начальник тюрьмы разрешал отправлять их и получать на них ответы.
С одной стороны, они приносили ему только расстройства и огорчения. С другой — придавали силы нести свой груз. Всегда жила надежда, что в один прекрасный день мистер Крупняк наконец разберется со всеми проблемами, войдет в свой новый кабинет, вспомнит наконец свое обещание и обратит внимание на дело Кларенса Богги… Поэтому Богги ждал и надеялся. И почему бы и нет, в самом деле? Разве он не получил от мистера Крупняка письмо с его подписью, гласившее, что он обязательно займется его делом?
Затем дело уперлось в расшифровку протокола стенографической записи процесса, который был нужен Богги.
Штат Вашингтон считал, что получение протокола заседания для использования в целях апелляции является сугубо личным делом обвиняемого или осужденного.
Без протокола нечего было и писать. Без денег получить его было невозможно.
Денег у Богги не было. За протокол ему пришлось бы выложить около семисот пятидесяти долларов.
Сидя в тюрьме, Богги прилагал все усилия, чтобы как-то раздобыть денег для оплаты стоимости перепечатки протокола. Его родители были не в состоянии помочь ему. Они уже были стары и сами еле сводили концы с концами. Богги был совершенно нищ — а кто решит выложить осужденному убийце семьсот
