Придирчиво осмотрев артиллеристов, пушки, лошадей, Аракчеев повернул к Ермолову свое крупное, пористое, почти прямоугольное лицо, на котором жили, кажется, только большие, лошадиные, желваки, ходившие под кожей.
– Извольте, господин подполковник, – крикнул он, – занять огневые позиции на той вон высоте, за арсеналом!..
«Увидел, что лошади устали, и решил взять не мытьем, так катаньем! – сдерживая накипающее раздражение, думал Ермолов, отдавая слова команды. – Нет, Бутов „клоп“! Ты меня так просто не скушаешь!..»
Быстро перестроившись в походную колонну, рота поднялась на холм и развернулась в боевые порядки. Аракчеев со всей свитой поднялся следом. Он вновь оглядел батарейцев, застывших у своих орудий, распряженных, вконец измученных лошадей, ездовых и строго обратился к командиру:
– Так ли, гог-магог, поставлены пушки на случай наступления неприятеля?
– Я имел лишь в виду, – сумрачно ответил Ермолов, чувствуя, что вот-вот вспылит, – доказать вашему сиятельству, как выносливы лошади мои, которые крайне утомлены...
– Хорошо! – закивал большой головой Аракчеев, назидательно обращаясь к свите: – Содержание лошадей в артиллерии весьма важно!
В крайнем раздражении, глядя прямо в пустые, холодные глаза графа, Ермолов сказал, отчеканивая каждое слово:
– Жаль, ваше сиятельство, что в артиллерии репутация офицера часто зависит от скотов.
Лицо Аракчеева передернуло; лошадиные желваки еще скорее забегали под кожей. Не найдя, что ответить, он повернул коня и что было мочи поскакал в город. За ним помчались генералы и офицеры свиты, из которых кое-кто не мог удержаться и на полном скаку прыскал себе в кулак.
4
Резкий ответ Ермолова всесильному временщику в бесчисленных вариантах стал известен солдатской массе. Очень скоро, однако, подполковник почувствовал всю тяжесть начальнического гнева. Аракчеев пуще прежнего мстил ему и преследовал его. «Мне остается, – жаловался Алексей Петрович Казадаеву, – или выйти в отставку, или ожидать войны, чтобы с конца своей шпаги добыть себе все мною потерянное».
А тем временем беспокойная обстановка в Европе все обострялась. Бонапарт принял титул императора и расширял свои владения, а в Англии к управлению делами приступило откровенно враждебное Франции правительство Питта. Александр I по восшествии на престол примкнул к новой коалиции, которая была направлена против Наполеона. В состав ее помимо России вошли Австрия, Англия, Швеция и Неаполитанское королевство.
Русским войскам снова, как и в 1799 году, при Павле I, предстояло драться на различных концах Европейского континента. Часть их предназначалась для экспедиции к берегам Померании, другая – для высадки в Южной Италии, но главные силы направлялись на соединение с австрийскими войсками, которые должны были действовать в долине Дуная.
Были сформированы две армии. Подольская, силою в пятьдесят тысяч человек, в августе 1805 года перешла русско-австрийскую границу и двинулась к Дунаю. Начальствование над нею вверено было опытному и мудрому генералу от инфантерии М. И. Голенищеву-Кутузову. Под его командой находилось несколько лучших генералов того времени – любимец Суворова, смелый и решительный Багратион, один из героев итальянского и швейцарского походов Милорадович, отважный Дохтуров. Другая армия, Волынская, также в пятьдесят тысяч человек, под начальством Ф. Ф. Буксгевдена, собиралась у Бреста.
Артиллерийская рота Ермолова входила в состав Подольской армии, уже выступившей за пределы России.
Глава вторая
От Амштеттена до Аустерлица
1
Конные артиллеристы находились в походе два месяца. Приведя свою роту к центральному пункту сбора, Ермолов уже не застал армии и догонял ее ускоренными маршами, следуя через Польшу и Австрию. Радость от близости сражений, от возможности показать наконец себя опьяняла его. Он испытывал сильнейшее возбуждение при одной мысли, что ему придется принять участие в столкновении с французами.
Придержав коня, Алексей Петрович придирчиво оглядел двигавшуюся по дороге, обсаженной с двух сторон деревьями, роту. Найдя подпоручика Горского, он глазами дал ему знак выехать из колонны.
– Ну-ка, друг Степан Харитонович, скоро припомнишь былое! Думаю, здесь будет пожарче, чем на полях италийских...
Соглашаясь, Горский поднял на Ермолова свое небольшое курносое лицо:
– Верно, Алексей Петрович... Но и на Бонапарта управа найдется. Страшен сон, да милостив Бог! Вот только надежда плохая на цесарцев-белокафтанников. Почти всю Италию да половину Европы в придачу Бонапарту уступили...
Ермолов оглядел его маленькую ладную фигуру, его небольшую крепкую лошадку: «Сам маштачок и сидит на маштаке. Стойкий солдат! На таких держится Россия, ее ратная слава...»
– Поскорее бы встретиться с этим чудом – Бонапартом да попробовать, что стоит он супротив нашей силы, когда запахнет жженым порохом, – с молодым азартом продолжал подполковник. – Что австрийцы! Они привыкли быть битыми. Пусть теперь посмотрят на нас, авось чему и поучатся...
Он обернулся на легкий нарастающий стук колес и увидел высокую карету цугом, шибкой рысью обгоняющую колонну артиллеристов. За нею верхами скакали несколько офицеров и казачий конвой.
Поравнявшись с Ермоловым, карета остановилась, мигом соскочивший с лошади гвардейский офицер откинул дверцу, и подполковник увидел старческое пухлое лицо с орлиным носом, простой походный мундир с единственным крестом Георгия 2-й степени, расстегнутый на животе. «Кутузов!» – пронеслось у него в голове.
– Что за часть? – тихим, но вместе с тем далеко слышным и как будто недовольным голосом спросил главнокомандующий.
Ермолов, отдав приветствие, доложил:
– Вторая конноартиллерийская рота направляется на соединение с главными силами.
– Вижу, что артиллеристы, – мягче сказал Кутузов, поворачивая лицо так, чтобы удобнее было глядеть на офицера левым, зрячим глазом. 24 июля 1774 года в бою с турецким десантом в Крыму, близ деревни Шумы, он был тяжело ранен пулей в голову, а при осаде Очакова турецкая пуля пробила ему висок во второй раз.
Кутузов окинул Ермолова внимательным взором, задержавшись на его боевых наградах, и проговорил:
– Покажи-ка, голубчик, свою роту... Я ведь и сам артиллерист и артиллерию особливо люблю...
С помощью офицера Кутузов тяжело вылез из кареты и, словно позабыв о Ермолове и его роте, с удовольствием заговорил по-французски с адъютантом о трудностях оставшейся дороги до Тешена, где находилась армия. Но едва артиллеристы выстроились для смотра, оборвал разговор на полуфразе и медленно, тяжелой поступью двинулся вдоль строя в сопровождении подполковника и почтительно приотставшей свиты.
– Батарейцы выглядят превосходно... Будто из казармы... – негромко говорил он. – Лошади опрятны, не пашисты, широки в груди и крестцах, хорошо подкованы... Сколько больных и отставших? – внезапно спросил он у Ермолова.
Было странно видеть совсем рядом пухлое лицо главнокомандующего и затянутую рану на виске.
– Отставших нет, больных – также, ваше высокопревосходительство, – ответил подполковник.
– Отменно, отменно. – Кутузов приостановился: – Что, ребята, трудно в походе? Небось животики-то подтянули? – привычно меняя интонацию и не подделываясь под просторечье, весело спросил он.
– Никак нет! У нас о солдатском животе пекутся, – так же весело отозвался подпоручик Горский. – Живот, ваше высокопревосходительство, не нитка, надорвешь – не подвяжешь!
– Верно, суворовский орел?... – Улыбка тронула пухлое лицо главнокомандующего.
– В польском, итальянском и швейцарском походах ходил под началом отца нашего, Александра
