глазах историка на протяжении менее чем часа один транспорт среднего тоннажа стартовал, другой, того же класса, сел – а еще три находились под погрузкой, и в их открытых грузовых люках один за другим исчезали круглые контейнеры с пресловутым трипротином. Но проникнуть на торговую территорию не представлялось возможным: проволочный, в несколько рядов, забор был прозрачным для взгляда – никак не для плоти.
Хен Гот все же попытался. Нет, не лезть на проволоку, разумеется. Все-таки он был цивилизованным человеком. Он вновь вышел на дорогу, приблизился к броневым воротам, перед которыми стояли двое с оружием наизготовку, прошел мимо, стараясь даже не смотреть в ту сторону, и в некотором отдалении залег в канаву. Расчет оказался правильным: примерно каждые полчаса по дороге проезжали тяжело нагруженные грузовики, на диво современные, явно не на Инаре сделанные; это подвозили товар, тот же трипротин скорее всего. Перед воротами машины проверялись достаточно тщательно. И все же следовало, по-видимому, рискнуть: иного пути он не видел.
Намерений, однако, бывает недостаточно, нужно еще и умение. А его-то у историка и не было. Он попытался было забраться сзади под брезент, которым был накрыт груз очередной машины, когда она остановилась для досмотра. Но не смог сделать даже и этого: его заметили, вытащили за шиворот. Он подумал, что сейчас его убьют. Или, быть может, арестуют и начнут допрашивать с пристрастием. Но оказалось, что даже такого уважения он не достоин: ему просто поддали ногой, и он растянулся на пыльной дороге, встал и захромал прочь, не сдерживая слез обиды.
И не только боль и унижение заставили его плакать, но явная несправедливость судьбы. А именно то, что как раз в то время, когда стражи ворот столь пренебрежительно обошлись с ним, мимо них прошла какая-то женщина – и беспрепятственно, никем не остановленная и не досмотренная, оказалась на территории торгового комплекса. Красивая женщина в полетном комбинезоне, с непокрытой головой, просто прошла, ни на кого не глядя, – и все. Обычная, да; только, может быть, странным образом просвечивавшая насквозь? Хен Гот помотал головой: вероятно, у него уже начинались галлюцинации. Отряхиваясь от пыли, он еще с полминуты глядел ей вслед, пока не сообразил наконец, что ворота ведь еще не успели открыться, – выходит, она прошла сквозь них? Нет, то была, разумеется, чистой воды галлюцинация, не более.
Пришлось вернуться на пассажирскую территорию – открытую для всех по причине полной ее бесполезности.
У Хен Гота просто опустились руки. Вблизи дощатого ларька, в котором продавалась немудреная снедь и мерзкое пиво, почему-то пахнувшее мылом, – ларьком этим и заканчивался перечень строений инарианского космопорта, – историк не то чтобы понял, скорее догадался, мучительно вслушиваясь в разговор двух пивных бурдюков (именно так он определил для себя клиентов ларька), что прибытие ближайшего по времени корабля из мира Шорк ожидается где-то через неделю. Впрочем, он не был уверен, что понял правильно, язык был все-таки очень далек от ассартского, хотя некоторые корни явно имели то же происхождение. Поедая купленную в ларьке булку из муки грубого помола с куском колбасы, о происхождении которой он постарался не думать, Хен Гот решал дилемму: пуститься ли в обратный путь и просить прощения у ненавистного ублюдка (это обещало продолжение какой-никакой, но все же жизни) – или просто умереть. Совершенно неприемлемой была мысль, что его покаяние будет происходить на глазах у Лезы; нет, он не мог пойти на столь крайнее унижение, после которого и вовсе перестанет значить хоть что-то в ее глазах.
Лучше уж умереть; тогда она хоть изредка станет вспоминать о нем, как о гордо ушедшем после того, как она отвергла его любовь, – и погибшем в неравном сражении с грубым бытием.
Умереть, кстати, можно было и здесь, для этого не требовалось заново переживать все трудности обратного пути.
Как именно умереть? Это показалось ему очень простым: стоит только, когда решение окончательно дозреет, гордо и открыто двинуться на охранников торгового комплекса – и они, без сомнения, на этот раз откроют огонь и убьют его, а он, умирая, в последний раз выговорит немеющими губами ее имя.
Был и другой способ: просто умереть с голоду. И, откровенно говоря, историк вначале остановился именно на нем: ему подумалось, что такой образ действий будет и менее болезненным, и более верным: охранники ведь могут и не убить, а просто ранят, а что потом? Может быть, установят его личность – и это приведет к неприятностям для Лезы? Нет, риск был слишком большим.
Значит, смерть от голода, решил он. И после булки с колбасой не стал покупать уже ничего.
Он нашел местечко в пыльном кустарнике близ пивного ларька и залег там, подложив под голову чемоданчик с архивом и пристроив банку с Малой Сестрой. Вечером уснул, но перед рассветом проснулся оттого, что очень хотелось есть. Чтобы отвлечься, он начал думать об истории – о том, как он стал бы убеждать Властелина отказаться от идеи Новой Истории и обратиться к истории Подлинной, которая – Хен Гот все более в этом убеждался – была ничем не хуже, хотя, может быть, по свойственной ассаритам лености и отсутствию любознательности не была столь изукрашена всяческими арабесками и прочими прибамбасами, как это сделали со своим тощим прошлым иные, часто куда как более молодые миры. Думалось хорошо, голова была свежей. Две булки с колбасой назад… Да нет, одернул он сам себя, две эпохи назад я имел в виду, именно эпохи! Булки с колбасой – надо же! Фу! Итак, две бутылки пива тому назад…
Как-то незаметно он задремал. Снилась ему еда. А когда проснулся, то с ужасом обнаружил, что Малая Сестра исчезла из банки. Только трогательный хвостик ее и длинные плавники валялись рядом с ним в траве. Не было сомнений: он съел ее во сне, даже не сознавая, какое страшное деяние совершает…
Он подумал, что воистину больше не заслуживает жизни.
Но смерть от голода оказалась, как он понял, вовсе не простой. Может быть, для того, чтобы достойно окончить свою жизнь, нужно было сперва как следует поесть? Идея заслуживала внимания. Он с трудом дождался минуты, когда ларек открылся. Булка оказалась вчерашней, колбаса обрела еще какой-то дополнительный оттенок запаха, но историк сызмальства знал, что наука требует жертв, и съел все без остатка.
Это помогло ему спокойно дожить почти до вечера второго дня на космопорте. Однако чем дальше, тем больше одолевали мысли о невозможности такой жизни. Может быть, он и в самом деле пошел бы на сей раз в прямую атаку на склад; но внезапно сообразил, что если своей жизнью волен распоряжаться, как угодно, то вот драгоценный архив никоим образом не должен был пропасть. Долг ученого требовал, чтобы историческое достояние Ассарта вернулось на родину; там раньше или позже с ним разберутся. Жаль, что он не подумал об этом своевременно: тогда он оставил бы бумаги Лезе и ушел без них. Но теперь о возвращении речи не могло быть. Умереть и оставить чемоданчик тут? Неприемлемо: в лучшем случае в древние документы станут завертывать все ту же колбасу. Что предпринять?
Наконец он нашел единственный выход. Любой ценой надо дождаться корабля. И если не удастся пробраться на борт самому, то хоть передать документы – капитану или кому-нибудь еще из тех, кто имеет доступ в открытый мир. Заверить, что на Ассарте бумаги эти стоят огромных денег, надо только их туда доставить. Вот тогда уже можно будет и спокойно расстаться с жизнью.
Так он решил; и судьба, похоже, в ответ сжалилась над ним: неожиданно не только для него, но и для большинства обитателей космопорта на поля опустился корабль.
Он не походил на торговый или транспортный; даже Хен Готу, с его скудными познаниями в этой области, стало ясно, что машина относится к классу частных, хотя и далеко не самых мощных. И прилетела она сюда вовсе не за тем грузом, что через каждые полчаса привозили в склад отчаянно дымившие и лязгавшие грузовики. За проволочным забором вооруженные охранники все так же размеренно расхаживали по своим дорожкам.
Когда открылся люк и вывесили сходной трап, по нему спустились двое. Сумерки помешали историку различить, какую они носили форму, а также – чьи же опознавательные знаки носил сам корабль. Однако это сейчас не было главным: корабль наверняка принадлежал какой-то из высокоцивилизованных держав, вот что являлось важным.
Двое прилетевших уверенно проследовали в контору. Хен Гот приблизился к домику, сжимая в пальцах ручку чемоданчика. Как только они выйдут оттуда, он попытается – нет, он обязательно вручит документы одному из них и попробует объяснить, как ими нужно распорядиться. Историк заготовил уже по паре фраз на тех нескольких языках, какими в той или иной степени владел. Двое вышли; они приближались к нему в
