Узнав, что Джесси находится в доме Готорна, она удивилась и вздохнула свободнее. Она хотела отослать женщин, чтобы несколько последних минут провести в этой высокой зале, поддерживающей чувство достоинства своими огромными окнами, светящими всей. красотой утра на отраженные паркетом люстру и мебель.
— Оставьте меня, — тихо сказала Моргиана и, оставшись одна, подошла к окнам. В простенке, у трюмо, стояли бронзовые часы с медленно отзванивающим падение секунд маятником в форме лиры. Было пятьдесят пять минут девятого. Моргиана сжала рукой маятник; он двинулся в ее пальцах и неровно остановился. Услышав легкие шаги, она обернулась, увидев свою сестру, Джесси, — в сиреневом костюме сверх кофты и в белой шляпе, отделанной цветами ромашки. У Джесси были голубые глаза.
— Кто пропустил вас? — сказала Моргиана, едва ее страх прошел.
— Все было открыто, — ответила неизвестная, заплатив смелым румянцем за свое появление. — Одна дверь… и все двери были открыты. Я шла; никто меня не остановил, и я не видела никого. Я пришла к Джермене Тренган, девушке, которая больна. Вчера я не могла прийти к ней.
— Вы ее знаете?
— Мы — тезки, — сказала молодая женщина, перестав улыбаться. — Мое имя — Джермена Кронвей. Мы говорили через решетку сада.
— Я сестра вашей знакомой, — сказала Моргиана.
— Могу ли я увидеть ее? — спросила посетительница, отступая перед упорным взглядом, почти безумным.
— Нет. Ее здесь нет. Идите к ее подруге. Там лежит Джесси, так похожая на вас, что хорошо бы и вам прилечь вместе с ней.
— Я рассердила вас?
— Вы меня насмешили. Что вы так смотрите? Наступит старость, и вы будете такая, как я.
— Может быть, я вас поняла, — сказала Джесси Кронвей, побледнев и поворачиваясь уйти, — но вы неправы. Лучше бы вы не говорили со мной!
Она растерянно оглянулась и пошла, не сразу найдя дверь, — сначала тихо, потом быстрее. Уже ее не было, но после ее исчезновения в зале как бы остались две голубые точки, мелькавшие в ливне лучей.
«Так что же? Оставить вас греться и жмуриться, а самой сгнить? — сказала Моргиана. — И вы поплачете надо мной? Страшно молчание этих часов. Проклинайте, но последнее слово оставляю я за собой!»
Она тронула маятник, начавший неторопливо звучать, и прошла в комнату, которую уже имела в виду, направляясь сюда, — в ту, не имеющую никакого назначения комнату, где был у нее разговор с Евой Страттон, — и, присев к угловому столику, начала писать в записной книжке карандашом.
«Я родилась некрасивой, выросла безобразной. Моя жизнь…» Не дописав, она зачеркнула эти слова так, чтобы их можно было прочесть; затем объяснила, как произошло преступление: «Я была у гадалки; не имея будущего, я хотела, вероятно, обмана; за деньги это доступно. Я познакомилась с ней и, под видом жестокого милосердия к безнадежно больному родственнику, выпытала кое-что о том темном мире, где можно добыть яд.
Невозможно объяснить, как все это произошло в душе моей; нет объяснения.
Джесси росла на моих глазах, и я отравила ее. Не жалости…»
Моргиана зачеркнула эти два слова, но опять были они доступны прочтению.
«Так не казните меня, — написала Моргиана, отчетливо представляя и изыскивая действие своей записки, — моя жизнь была — моя казнь!
Хорошего я ничего не видела и не увижу. Это все — для других». Перечитав, Моргиана прозрачно зачеркнула все, кроме слов о гадалке и слов: «Джесси выросла… я отравила ее».
Оставив записную книжку лежать на столе, она вышла в залу, позвонила и сказала Эрмине:
— Я уронила золотую монету, поищите ее под стульями. Эрмина начала обходить зал; тогда, с омерзением риска, но также с сознанием, что лишь единственно этим путем может смягчить сердца ею презираемых, могущих горько задуматься людей, Моргиана встала на стул в лишней комнате, рядом с большой индийской вазой, стоявшей на высокой подставке, и прикрепила шнурок к крюку картины, изображающей жатву.
Сделав петлю, Моргиана сунула в нее голову и рассчитала прыжок так, чтобы задеть вазу ногой.
Она слышала, как Эрмина отодвигает стулья, и была поэтому почти спокойна за исход затеи; лишь странное чувство операции сопровождало движение ее холодных, как лед, рук.
Что-то мелькнуло в ее уме, — не свет, не отчаяние; быть может, тоска и скука опасности…
Она взялась за петлю у горла обеими руками и, задрожав, повисла, не теряя из вида вазу.
Но не все было рассчитано. Тонкий шнурок резко сдавил ее пальцы и горло. Оттолкнутый стул упал; она протянула руки, стараясь ухватить что-нибудь и силясь ударить вазу ногой. Но было уже поздно; носок башмака скользнул по фарфору, не достигнув цели. Тьма и боль губили ее с быстротой внезапного удара по голове. Ваза закачалась, но устояла.
Эрмина, бросившаяся на шум, увидела повисшую женщину, но вместо того, чтобы освободить ее из петли, перерезав шнурок и тем ослабив давление, остановилась, как вкопанная. Ей сделалось дурно. Когда, опомнясь и совладав с собой, она побежала, призывая на помощь, — Моргиане помощь была уже не нужна. Шнурок доконал ее, вызвав паралич сердца; расчет был точен, но еще точнее была случайность, подстерегающая ум наш, как кошка у входа, за которую, торопясь, запнулась уверенно шагающая нога.
Глава XXIII
— Теперь можно с ней говорить, — сказал Сурдрег. — Я думаю, что лучше сделать это теперь, пока ее восприимчивость остается притупленной. Лучше, если она узнает все это от вас, чем самостоятельно.
— Я поступаю, как вы советуете, — ответила Ева. — Какой это был яд?
— Не знаю. Во всяком случае, ни один из тех, какие распознаются лабораторным анализом. Но это неудивительно, так как наука еще недостаточно исследовала страну темных сил, скрытую в органическом мире. Есть много ядовитых растений, грибов, насекомых, рыб, моллюсков, жаб и ящериц; многочисленны разновидности трупного яда; даже в человеке есть яды, — в слюне, например. Кто знает, какие и где производятся тайные опыты над действием веществ, опасных для жизни? Искусный дегустатор, достаточно безнравственный и достаточно образованный, чтобы правильно проводить эксперимент, может добиться результатов в своем роде гениальных. Вспомните хотя бы яд «акватофана». Но, конечно, при состоянии медицины в средние века, когда паллиативное лечение не знало тех средств, поддерживающих сердце, какие в ходу теперь, — бороться с отравлением было труднее. И все же я думаю, — неожиданно закончил Сурдрег, — что стакан водки был ей полезен!
— Камфора, — благоговейно произнесла Ева.
— Спирт затрубил в рог, — продолжал Сурдрег, с удовольствием либерала, поддразнивающего единомышленника еретической шуткой, — он встряхнул организм и объявил ему об опасности. Несомненно, спирт вызвал благодетельную реакцию,
— положил ей начало. Старый врач никогда не отнесется без внимания к таким вещам. Кстати: появилось еще одно подозрительное заболевание сходного типа, и я думаю, что от него можно будет начать расследование о злоумышленниках. С той стороны — молчание?!
— Когда я бросилась в дом Джесси, — при известии о самоубийстве Моргианы,
— кто-то вызвал к телефону Джесси, но узнав, что ее нет, спросил умершую. Мне передавала прислуга. На словах: «несчастье, она скончалась», — разговор прекратился.
— Побоялись, — сказал Сурдрег. Ева рассталась с ним и вошла к Джесси. Джесси сидела в кресле, держа на коленях книгу с клочком бумаги поверх нее, что-то рисовала и черкала.
— Сегодня запрет снят, — начала Ева, тихо отнимая у нее бумагу и карандаш. — Ты выспалась? Хотя рано, но жарко.
Джесси равнодушно смотрела на нее. Она догадывалась, что значит задумчивая складка между
