чай. Кто же этот ваш гость? Не родственник?
— Родственник! — вдруг сказала Кэрри, у которой странно переменилось лицо. Оно стало ярким, глаза блестели. — Мой двоюродный брат. Мы пойдем с ним в сад. Там есть пиво, там танцуют и есть театр. Не правда ли?
Она смотрела прямо в глаза Чаттеру, и он так же прямо, но глухо, чуть прищурясь, посмотрел на нее. Чаттер уже выпил свой чай. Пока он, встав, искал, а затем нашел кепи, Стиггинс переглянулся с женой и больно придавил ей ногой ногу.
— Только смотри! — мрачно шепнул он.
Общее молчание заставило Гертруду громко заговорить о домашних делах. Нарочно качнувшись, Чаттер взял под руку Кэрри, которая, прикрыв плечи голубым шарфом, поспешно рванулась вперед.
На улице она горько расплакалась.
— Четыре года! — говорила Кэрри, припав к хмуро обнявшей ее руке Чаттера. — Четыре года! Но больше я не вернусь. Возьмите меня и уведите, куда хотите, чтобы я только могла заработать! Можете ли вы это? Вы можете… можете!
— Бедняга! Не реви! — сказал Чаттер. — Ведь ты мне дала чаю, Кэрри, ты будешь пить его из чашки с Фузи-Ямой! Пойдем, то есть возьмем извозчика, а завтра «Гедда Эльстон» выйдет на рейд. Одна наша горничная взяла сегодня расчет. «Будь я овцой!..»
Буфетчик нерадостно выслушал Чаттера относительно Кэрри, так как хотел взять милочку повертлявее, но Чаттер обещал ему свое жалованье за два месяца, и дело устроилось. Кэрри не вернулась за вещами, так что матросы в складчину достали ей необходимые платье и белье.
За своими вещами Чаттер съездил в дом № 19 на другой день.
Вот все.
Еще надо сказать, как утром Чаттер доконал Баррилена, подтвердив портьеру, музыку и цветы. Он сильно озадачил его, особенно когда прочел стихи.
— Их пела одна красавица, — сказал Чаттер. — Ты слушай!
После этого, все с тем же, еще не оставившим его чувством старшего среди жизни, Чаттер запустил руку в свою «бархатную портьеру», почесал грудь и лег спать.
Пари
— Это напоминает пробуждение в темноте после адской попойки, — сказал Тенброк, — с той разницей, что память в конце концов указывает, где ты лежишь после попойки.
Спангид поднял голову.
— Мы приехали?!
— Да. Но куда, интересно знать?!
Тенброк сел на кровати. Спангид осматривался. Комната заинтересовала его — просторное помещение без картин и украшений, зеленого цвета, кроме простынь и подушек. На зеленом ковре стояли два ночных столика, две кровати и два кресла. Было почти темно, так как опущенные зеленые шторы, достигая ковра, затеняли свет. Утренние или вечерние лучи пробивались по краям штор — трудно было сказать.
— Не отравился? — спросил Тенброк.
— Нет, как видишь. Идеальное сонное снадобье, — отозвался Спангид, все еще осматриваясь. — Который час?
— Часов нет, — угрюмо сообщил Тенброк, обшарив ночной столик. — Их унесли, как и всю нашу одежду. Таулис честно выполняет условия пари.
— В таком случае, я буду звонить.
Спангид нажал кнопку стенного звонка.
Тенброк, вскочив, подбежал к окну и отвел штору. Окно было из матового стекла.
— Даже это предусмотрено! — воскликнул Тенброк, бросаясь к второму окну, где убедился, что фирма «Мгновенное путешествие» имеет достаточный запас матовых стекол. — Слушай, Спангид, я нетерпелив, любопытен; пари непосильны для меня. Кажется я спрошу! Однако… пять тысяч?!
— Как хочешь, но я выдержу, — отозвался Спангид, — хотя мне так сильно хочется узнать, где я, что, если бы не возможность одним ударом преодолеть нужду, я тотчас спросил бы.
Тенброк, закусив губу, подошел к двери. Она была заперта.
— Следовательно, еще нет шести часов утра, — сказал он, с облегчением хватая свой оставленный Таулисом портсигар и закуривая. — Вероятно, Таулис еще спит.
— Пусть спит, — отозвался Спангид. — У нас есть сигары и зеленая комната. Мы везде и нигде. Равно можем мы сейчас лежать в одном из прирейнских городков, на мысе Доброй Надежды, среди сосен Иоллостон-парка или снегов Аляски. Кажется, Томпсон насчитал 93 пункта? Угадать немыслимо. Нет матерьяла для догадок. В шесть часов вечера, согласно условию пари, Таулис даст нам съесть по серой пилюле, и, спустя какое-то, небудущее для нас время, мы очнемся на восточных диванах Томпсонова кабинета, куда легли после ужина. Покорно, как овцы, как последние купленные твари, мы протрем свои проданные за пять тысяч глаза, устроим наши дела, и, месяца через три, добрая душа — Томпсон — может быть, скажет нам: «Вы были на одном из самых чудесных островов Тихого океана, но предпочли счастью смотреть и быть ваш выигрыш. Не желаете ли повторить игру?..»
— Проклятие! Это так, — сказал Тенброк. — Я понимаю тебя; тебе свалилась на плечи куча сестриц и братцев, которых надо поставить на ноги, но зачем я… У меня солидное жалованье. Знаешь, Спангид, я спрошу. Тогда узнаешь и ты, где мы.
— Ты забыл, что в таком случае нас, по условию, разделят; тебя увезут, а я должен буду съесть серую пилюлю.
— Я забыл, — тихо сказал Тенброк. — Но я, все равно, не выдержу. Искушение слишком огромно.
— Всю жизнь буду себя презирать, однако стерплю, — вздохнул Спангид. — Ради одного себя.
— Не ругайся, Спангид. Предприятие, где я служу, не так прочно, как думают. Представился случай. Я уцепился. Ты же мне его и представил. Идея была твоя.
— Ну хорошо, что там… Вот и Таулис.
Повернув ключ, вошел Таулис, агент Томпсона, сопровождающий спящих путешественников на безукоризненных аэропланах фирмы. Одет он был так, как на «отъездном» ужине у Томпсона, — в смокинг; климат страны не вошел с ним.
— В долю! в долю! — закричал Тенброк. — Две тысячи долларов за честное слово тайны! Где мы?
— Видите ли, Тенброк, — ответил Таулис, — среди моих многих скверных привычек есть одна, самая скверная: я привык служить честно. Вы в Мадриде, в Копенгагене, Каире, Москве, Сан-Франциско и Будапеште.
Таулис вынул часы.
— Шесть часов. Пари сделано, игра начинается. Чай, кофе или вино?
— Водка, — сказал Спангид.
— Кофе! — сказал Тенброк. — И газету!
