средний ум, читая ваше меню под сенью вывески «Отвращение», в глубине души верит тому, что вы объявляете, как бы вы хорошо ни кормили этого человека. Слова пристают к людям и кушаньям. Невежественный человек просто не захочет затруднять себя размышлениями. Другое дело, если бы вы написали: «Здесь дают лучшие кушанья из самой лучшей провизии за ничтожную цену». Тогда у вас было бы то нормальное число посетителей, какое полагается для такой банальной приманки, и вы могли бы кормить клиентов той самой дрянью, какую объявляете теперь, желая шутить. Вся реклама мира основана на трех принципах: «хорошо, много и даром». Поэтому можно давать скверно, мало и дорого. Были ли у вас какие-нибудь иные опыты?
— Десять лет я пытаюсь разбогатеть, — ответил Кишлот. — Нельзя сказать, чтобы я придумывал плохо. Мне не везет. В моих планах чего-то не хватает.
— Не хватает Кишлотов, — смеясь, сказал Галеран. — Драгоценный фантазер, будь в городе только две тысячи Кишлотов, вы давно уже покачивались бы на рессорах и приказывали жестом руки. Расскажите, в чем вам не повезло.
Кишлот махнул рукой и перечислил свои походы на общественный кошелек.
— Я держал, — сказал он, — булочную, кофейную и зеркальный магазин. Магазин имел вывеску: «Все красивы», — а в объявлении на окне говорилось, что из десяти женщин, купивших у меня зеркало, девять немедленно находят себе мужа. Вот вам пример рекламы вашего типа! Дело не пошло. Торгуя булками, я объявил, что запекаю в каждую тысячную булку золотую монету. Была давка у дверей по утрам, но произошло так, что в конце недели одна монета оказалась фальшивой, и я познакомился со следственными властями. Кафе «Ручеек» было устроено, как настоящий ручеек: среди цветов, по жестяному руслу текло горячее кофе с сахаром и молоком. Каждый зачерпывал сам. Но все думали, что поутру в это русло сметают пыль. Теперь — «Отвращение». Я рассчитывал, что город взбесится от интереса, а между тем моя торговля вводит меня в убыток.
— Вполне понятно, — сказал Галеран. — Я уже изложил вам свое мнение на этот счет. Тиррей, принеси мне еще стакан кофе.
Давенант принес кофе и увидел, что у ресторана «Отвращение» остановился щегольской экипаж, управляемый кучером, усеянным блестящими пуговицами. Из экипажа вышли две девушки в сопровождении остроносой и остроглазой дамы, имевшей растерянный вид. Кишлот подбежал к двери, отвесив низкий поклон. Галеран задумчиво наблюдал эту сцену, а Давенант смутился, увидев девушек, несомненно принадлежавших к обществу, красивых и смеющихся, одетых в белые костюмы, белые шляпы, белые чулки и туфли, под зонтиками вишневого цвета. Одну из них еще рано было называть девушкой, так как ей было двенадцать лет, вторая же, семнадцатилетняя, никак не могла быть кем-нибудь иным, как девушкой.
Их спутница вскричала:
— Роэна! Элли! Я решительно протестую! Посмотрите на вывеску! Я запрещаю входить сюда.
— Но мы уже вошли, — сказала девочка, которую звали Элли. — На вывеске стоит «Отвращение». Я хочу самого отвратительного!
Пока она говорила, Роэна пожала плечами и, гордо подняв голову, переступила запретный порог.
— Надеюсь, вы не будете применять силу? — спросила она пожилую даму.
— Я запрещаю! — беспомощно повторила гувернантка, тащась за девушками.
Смешливый Кишлот обратился к Элли:
— Если маленькая барышня хочет, чтобы их старшая сестрица пожаловали, она должна ей сказать, что «Отвращение» только для виду, а кушать здесь одно удовольствие.
Гувернантка Урания Тальберг, изумленная словами Кишлота, но ими же и смягченная, так как ей польстило быть хотя на один миг сестрой хорошеньких девушек, возразила:
— Вы ошибаетесь, любезный, так как я наставница этих своевольных детей. Надеюсь, вы не заставите нас приглашать доктора после вашей стряпни?
— Если он и будет приглашен вами, — воскликнул Кишлот, — то лишь затем, чтобы провозгласить чудесный цвет лица трех леди, а также их бесподобный пульс.
— Ну, посмотрим, — снисходительно отозвалась Урания, присаживаясь к столу, где уже сидели Элли и Роэна. Они осматривались, а Давенант смотрел на них, опустив руки и широко раскрыв глаза. Такие создания не могли есть из обыкновенных тарелок, но в ресторане не было золотых блюд.
На его выручку Кишлот бросился подавать сам, мечтая уже, что ресторан «Отвращение» стал модным местом, куда стекаются кареты и автомобили.
— Вот, мы сели, — сказала Урания. — Что же дальше?
— Что это значит? — спросила Роэна, строго указывая на меню, где значилось: «Тартинки с гвоздями».
— Тартинки с гвоздями, — объяснил Кишлот, — это такие тартинки, в которых нет ничего, кроме хлеба, масла, ветчины, икры или варенья. А относительно гвоздей написано для тех, кто — как бы сказать? — Любопытен…
— Вроде нас, — перебила Элли. — Действительно, мы любопытны, но нам нисколько не стыдно!
— Элли! — застонала Урания.
— Многоуважаемая Урания Тальберг, — ответила непокорная девочка, — папа сказал, что сегодня мы можем делать решительно все, что хотим. Глупо было бы, если бы мы не воспользовались… Хозяин!
— Я здесь, барышня.
— Свариваются ли гвозди в желудке? И какой они толщины?
— Хозяин шутит, — решил вставить Давенант, чувствовавший себя так хорошо и неловко, что не знал, как приступить к своим обязанностям.
— Но мы тоже шутим, — ответила Элли, внимательно смотря на него. — Нам весело. Значит, ничего такого не будет? Очень жаль. В таком случае принесите мне молока.
— Чашку молока! — повторили Давенант и Кишлот.
— Чашку кофе и печенье, — заявила Роэна.
— Печенье! Кофе! Молоко! — закричал Давенант и, бросившись на кухню, чуть не сшиб хозяина, предоставив ему допытываться, не пожелает ли чего-нибудь гувернантка. Он вскочил на кухню и стал трястись от нетерпения над головой повара, который, торопясь, пролил кофе и расплескал молоко. Пока Давенант добывал эту пищу для фей, Кишлот принес сахар, печенье, салфетки и, удостоившись от Урании Тальберг приказания подать стакан холодной воды, явился с ним из-за стойки гордо и строго, дунув на стакан неизвестно зачем и каждому движению придав характер события. Все это очень забавляло девушек, вызывая свет смеха в их лицах и терзая гувернантку, стремившуюся поскорее оставить «вертеп».
Давенант вбежал, таща поднос с кофе и молоком. Заботливо расставил он чашки, опасаясь задеть необыкновенные существа, около которых метался так близко. Он отошел к буфету и стал жадно смотреть.
— Рой, — неосторожно сказала Элли сестре, подмигивая в сторону Галерана, сидевшего неподалеку от девушек, — вот там один из отравившихся пищей дома сего.
— Отравился и умер, и похоронили его, — громко подхватил засмеявшийся Галеран.
— Ах! — вздрогнула гувернантка.
— Элли! — зашипела Роэна.
Девочка, услышав голос осмеянного незнакомца, увела голову в плечи, глаза ее стали круглы и неподвижны. Вцепившись руками в чашку, чтобы не завизжать от хохота, она стиснула колени, скрючив пальцы ног, и, вспотев, пересилила себя.
— Уф-ф! Уф-ф! — едва слышно отдышалась Элли сквозь зубы.
Урания побледнела.
— Довольно! — заявила она, дрожа от негодования. — Какой стыд!
— Извините, — гордо обратилась Роэна к Галерану. — Моя сестра очень несдержанна.
— Эх ты! — горестно прошептала Элли.
— Я рад видеть детей Футроза, — добродушно ответил Галеран. — Я страшно рад, что вам весело. Мне самому стало весело.
