пожалуйста, доктора Аверова.
– Непременно.
Голос пилота был деловитым, и в нем более не чувствовалось удивления.
– Очень странный человек.
У меня были по этому поводу свои соображения, но я все же спросил:
– Кто, Анна? Уве-Йорген?
– От него так и тянет холодом.
– Он очень сдержанный человек. Так он воспитан. Подробнее я расскажу тебе как-нибудь потом. Как ты себя чувствуешь?
– Тут уютно. Хотя… сразу чувствуется, что живет мужчина. – Она обошла каюту, всматриваясь в детали обстановки. – Очень много незнакомых вещей, я не знаю, для чего они…
– Договоримся: я покажу тебе, что можно трогать и чего нельзя. Иди сюда. Вот ванна… Да где ты?
– Сейчас… – отозвалась она изменившимся голосом. – Уль… Подойти на минуту. Кто это?
В каюте на столе стоял портрет в рамке. Не фотография, но рисунок по памяти с той фотографии, что была у меня когда-то: Нуш в черном вечернем платье сидела на стуле, уронив руки на колени, и глядела в объектив, чуть склонив голову. Сам снимок остался там, в двадцатом.
– Кто это? – повторила она полушепотом.
– Не узнаешь?
– Это… это ведь я?
– Это ты.
– Ты… знал обо мне раньше?
– Знал. Только не надеялся, что мы встретимся.
– И ты прилетел сюда из-за меня?
– Да, – сказал я, не кривя душой; я ведь и на самом деле оказался тут из-за нее – надо только вспомнить, что она была для меня одной, та и эта, вопреки рассудку и логике. – Из-за тебя. И за тобой.
– Уль…
Мы замолчали. Воздух в каюте сгустился и был полон электричества, так что мы не удивились бы, ударь сейчас молния. Лампы сияли по-прежнему ярко, но мне показалось, что стоят сумерки; я был уже в том состоянии духа, когда видишь не то, что есть, а то, что хочешь видеть, когда созданный тобою мир становится реальным и окружает тебя. Наверное, и с ней было то же. Я шагнул и нашел ее почти на ощупь. Меня шатало от ударов сердца. Ее ладони легли мне на плечи. Но хронометр коротко прогудел четверть, и лампы снова вспыхнули донельзя ярко, и мне пришлось зажмурить глаза от их режущего света.
Я медленно опустил руки, и она тоже.
– Уль… – снова сказала она, и я побоялся думать о том, что было в ее голосе.
– Время, – сказал я беззвучно: голос отказал. Я кашлянул. – Значит, выкупайся, потом отдохни перед обедом. Полежи вот здесь. Ты устала. Боюсь, что наш разговор с товарищами затянется.
Совещание, подумал я. Проклятое изобретение давних времен: от работы, от отдыха, от любимой женщины, от друзей, живой или мертвый – поднимайся и иди на совещание, проклятый сын своего века, своей эпохи…
Анна отступила на шаг, что-то блеснуло в ее глазах и погасло.
– Ты обиделась?
– О, что ты, нет.
Это была ложь. Только мне лгала она сейчас или себе тоже?
– Обиделась. Но сейчас нельзя иначе; слишком важные дела…
А кому сейчас лгал я?
– Да, конечно, нельзя…
– Пойми.
– Я понимаю. Иди…
– …Такова ситуация на планете. Как видите, все очень не просто.
Я смотрел на Аверова, полагая, что он продолжит разговор, но заговорил, неожиданно для меня, Уве- Йорген.
– Ульдемир, а не сможет ли ситуация оказаться еще сложнее?
– Объясни, что ты имеешь в виду.
– Может быть, кроме этих двух групп, на планете есть и еще какие-то люди? Другие группы населения?
– Полагаю, мне сказали бы об этом.
– Те ребята, о которых ты рассказал? Они могут и не знать. Ты сам говорил, что от них многое скрывают.
Только сейчас в разговор вступил Аверов, и я сразу почувствовал, что они поют по одним и тем же нотам: видимо, пока я бродил по зеленым лужайкам, они успели хорошо срепетироваться.
– Такая возможность, – сказал Аверов, – весьма вероятна. Люди могли разделиться на разные группы еще в полете. Ведь добирались они не год и не два. Или они разделились уже после высадки, все равно. Не случайно ведь обнаруженные вами люди живут вовсе не на месте приземления корабля. Недаром они вообще забыли об этом корабле!.. Да и кроме того… Много ли мы знаем о народе, из которого происходит наш Питек? А ведь этот-то народ существовал несомненно!
– Вот это правда, – сказал Питек, ухмыльнувшись. – Мы-то существовали, да еще как! – Он широко развел руками. – Иногда по вечерам, когда я выхожу в Сады памяти, мне кажется, что вот всего этого не существует. Но мы-то были!
– В дописьменные времена, – сказал я ему как можно ласковее. – Поэтому от вас ничего не сохранилось.
– Я сохранился, – возразил Питек, чуть обидевшись (правда, лишь на мгновение: обижаться подолгу у нас не было принято).
– Извини, – сказал я. – Ты сохранился, и прекрасно сохранился. Но я хотел лишь сказать, что на этой планете дописьменных времен скорее всего вообще не было.
– Не вижу предмета для спора, – сказал Аверов. – Я просто полагаю, что такая возможность не исключена. Ведь не вступили в контакт с правителями, а если бы и так, то они могли по каким-то соображениям не сказать вам всей правды.
– Да, – сказал я, – спорить действительно не о чем. Но если даже других популяций на планете нет, если их общество находится еще лишь в самом начале процесса разделения, это и так достаточно усложняет нашу задачу.
– Смотря какую задачу ставить, – заметил Уве-Йорген, слегка приподняв уголок рта. – Мы помним, конечно, задачу-максимум. Но есть и альтернатива.
– Да, – подтвердил Аверов, глядя в сторону. – В первую очередь должно быть спасено население Земли.
Тут мне все стало ясным. Но я хотел, чтобы они высказали все сами – в таких случаях легче бывает найти в логике оппонента слабые места. А найти их было необходимо, потому что дискутировали мы не втроем – тут же, кроме Питека, были и Иеромонах, и Георгий, и Гибкая Рука, и многое зависело от того, на какую чашу весов они усядутся.
– Ну, – проворчал я, чтобы не сказать ничего определенного. – Пятнадцать человек на сундук мертвеца…
– Что? – не понял Аверов.
– Была в свое время такая песенка… Что ж, Рыцарь, – я сознательно обратился именно к нему, – я жду, чтобы вы объяснили – какова же эта альтернатива.
– Вы, капитан, и так отлично поняли. Либо мы рискуем буквально всем на свете – Землей, планетой Даль-2 и самими собой в придачу, – либо выбираем наименьший риск и наименьшие жертвы. – Челюсти его напряглись, и он закончил громко и четко: – Жертвуем этой планетой и спасаем все остальное.
– Планетой и ее людьми, – уточнил я.
– Планетой и ее людьми, – утвердительно повторил он.
– Либо – либо, и, а, но, да, или… – пробормотал я, обдумывая ответ. – Союзы, союзы, служебные
