В списке было шесть фамилий. На каждого подозреваемого было выделено от шести до двадцати лучших спецагентов. В каждой группе выбран руководитель. Дважды в день они должны были докладывать Исту, который, в свою очередь, каждый день утром и после обеда встречался с директором. Сто или даже больше агентов будут обшаривать улицы и пригороды в поисках улик.
Войлс говорил о секретности. Пресса будет следовать повсюду подобно ищейкам, так что расследование должно быть исключительно секретным. Только он, директор, будет вести разговоры с прессой, и мало что он сможет сказать им.
Он сел, а К. О. Льюис пустился в бессвязный монолог о похоронах, безопасности и просьбе шефа Раньяна относительно помощи в расследовании.
Эрик Ист маленькими глотками пил холодный кофе и изучал список.
За тридцать четыре года Абрахам Розенберг записал не менее тысячи двухсот мнений. Его продукция постоянно изумляла специалистов по конституционному праву. Он как бы случайно игнорировал скучные антитрестовские случаи и апелляции по налогам, но если дело хоть в малейшей степени было по- настоящему противоречивым, то он хватался за него обеими руками. Он излагал в письменной форме мнения большинства, совпадение мнений большинства, совпадения по разногласиям и записал много- много особых мнений. Зачастую в выражении своего особого мнения он оставался в полном одиночестве. По каждому «горячему» делу за тридцать четыре года было записано так или иначе мнение Розенберга. Ученые и критики любили его. Они публиковали книги, эссе и критические заметки о нем и его работе. Дарби нашла пять отдельных справочников в жестком переплете с его мнениями, примечаниями редакторов и аннотациями. Один том содержал одни лишь особые мнения великого человека. Она пропустила занятия в четверг и уединилась в кабине для научной работы юридической библиотеки на пятом этаже здания. Компьютерные распечатки были аккуратно разложены на полу. Раскрытые книги Розенберга стопками лежали на столе.
Имелась причина для убийств. Месть и ненависть можно допустить лишь в отношении Розенберга. Но добавь Дженсена для уравнения, и месть и ненависть станут менее значимыми. Конечно, он был омерзительным, но не вызывал гнева, подобно Янту или даже Мэннингу.
Она не нашла книг с критикой записей судьи Гленна Дженсена. За шесть лет он собственноручно выразил в письменной форме только двадцать восемь мнений большинства, т. е. его труд был наименее производительным в суде. Он записал несколько особых мнений и присоединился к совпадению мнений по отдельным случаям, но тем не менее работал медленно и мучительно. Временами его записи были четкими и понятными, порой — бессвязными и патетическими.
Она изучала мнения Дженсена. Его идеология коренным образом менялась из года в год. В основном, он был постоянен в защите прав обвиняемых по уголовным делам, но имелось достаточно исключений, которые могли поразить любого ученого. В семи случаях он пять раз отстаивал интересы индейцев. Записал три мнения большинства в защиту окружающей среды. Можно сказать, он был великолепен, поддерживая протестующих против налогов.
А вот улик не было. Дженсен был слишком беспорядочен, чтобы воспринимать его серьезно. В сравнении с другими восьмью судьями он был безвреден.
Она закончила другую бутылку теплой «Фрески» и на минуту отложила в сторону свои записи по Дженсену. Ее часы лежали в выдвижном ящике стола, и она понятия не имела, сколько времени. Каллахан протрезвел и хотел попозднее поужинать в квартале у мистера Би. Следовало позвонить ему.
Дик Мабри, составитель речей, маг и волшебник слова, сидел рядом со столом Президента и смотрел, как Флетчер Коул и Президент читают третий вариант предложенного панегирика в адрес судьи Дженсена. Коул отклонил два первых, и Мабри по-прежнему оставался в неведении относительно того, чего же они хотят. Коул предлагает одно. Президент хочет чего-то другого. Раньше, днем, Коул позвонил и попросил забыть о надгробной речи, потому что Президент не будет на похоронах. Потом позвонил Президент и попросил его набросать несколько слов, потому что Дженсен, хотя он и гомосексуалист, все-таки считался другом.
Мабри знал, что Дженсен не принадлежал к числу друзей Президента. Но судью преступно убили, и ему следовало устроить хорошо организованные похороны. Потом позвонил Коул и сказал, что они не уверены, поедет ли Президент, но что-то надо подготовить на всякий случай. Офис Мабри находился в старом административном здании рядом с Белым домом, и весь день там заключались небольшие пари по поводу того, приедет ли Президент на похороны известного гомосексуалиста. Ставили три к одному, что его там не будет.
— Намного лучше. Дик, — сказал Коул, складывая бумагу.
— Мне тоже нравится, — отметил Президент.
Мабри заметил, что Президент обычно ждал, чтобы Коул высказался по поводу его текста.
— Я могу попробовать еще, — сказал Мабри, вставая.
— Нет, нет, — настаивал Коул. — Именно так. Очень проникновенно. Мне нравится.
Он проводил Мабри до двери и закрыл ее за ним.
— Что вы об этом думаете? — спросил Президент.
— Давайте отменим. Я предчувствую нехороший резонанс. Огласка будет большой, но ведь вы произнесете эти прекрасные слова над телом найденного в порнодоме гомосексуалиста. Слишком рискованно.
— Да. Мне кажется, вы…
— Это решающий момент для нас, шеф. Рейтинг продолжает расти, и я просто хочу воспользоваться шансом.
— Мы должны послать кого-то?
— Конечно. Как насчет вице-президента?
— Где он?
— Летит из Гватемалы. Будет здесь сегодня ночью, — Коул неожиданно улыбнулся про себя. — Это неплохо для вице-президента. Похороны гомосексуалиста.
Президент фыркнул:
— Отлично.
Коул перестал улыбаться и стал ходить взад-вперед перед столом.
— Небольшая проблема. Отпевание Розенберга в субботу, всего в восьми кварталах отсюда.
— Лучше, черт побери, исчезнуть на день.
— Знаю. Но ваше отсутствие будет очень подозрительно.
— Я отправлюсь в Уолтер-Рид с жалобами на боли в спине. Раньше такое срабатывало.
— Нет, шеф. Повторные выборы в следующем году. Вы должны удерживаться от посещения госпиталей.
Президент оперся ладонями о стол и встал.
— Черт возьми, Флетчер! Я не могу присутствовать на службе в церкви, потому что не смогу сдержать улыбку. Его ненавидели девяносто процентов американцев. Они будут любить меня, если я не отправлюсь туда.
— Протокол, шеф. Хороший вкус. Вас сожжет пресса, если вы не будете присутствовать там. Послушайте, это не повредит. Вам не нужно говорить ни слова. Просто сбросьте напряжение, выглядите по-настоящему печальным и позвольте, чтобы фотокамеры изобразили вас в соответствующем виде. Это займет немного времени.
Президент схватил клюшку и слегка присел для удара по оранжевому мячу.
— Тогда мне нужно пойти и на похороны Дженсена.
— Обязательно. Но без надгробной речи.
Он ударил по мячу.
— Я встречался с ним лишь дважды, вы знаете.
— Знаю. Давайте просто спокойно поприсутствуем на обеих службах, ничего не говоря, а потом исчезнем.
Он снова ударил по мячу.
