несколько минут оба прискакали обратно.
— В долине по большаку идет турецкий отряд, — доложил один из разведчиков.
— Походным строем идут, — добавил второй.
— А далеко они?
— Далеко. Не раньше, чем через два часа, сюда доберутся.
— Сколько их?
— Человек двести.
— По большаку идут?
— По большаку.
— Тоже с невольниками?
— С невольниками, и множество телег гонят.
— Эх, собаки! Должно быть, это тыловые отряды Касона. Была не была, нападем на них!
Большак поднимался к Мечеку широким извилистым полотном. Добо высмотрел для своего отряда такое место, где выступ скалы заслонил изгиб дороги. Здесь можно было устроить засаду и внезапно напасть на турок.
— А не мало нас? — спросил веснушчатый молодой солдат с русыми волосами. Видно было с первого взгляда, что он неженка.
— Не мало, Дюрка, — насмешливо ответил ему Добо. — Мы как ударим — некогда им, окаянным, будет считать, сколько нас. К тому же и стемнеет. А если и не перебьем их всех, и то не беда. Хватит того, что разгоним. В деревнях расправятся с каждым поодиночке.
Вдали на повороте дороги показался длинный обоз освобожденных невольников.
Добо взглянул на Герге.
— Видно, зря толковал я, чтобы они не ездили по большаку.
Он отрядил навстречу обозу солдата: велел передать, чтобы поворачивали обратно к Печу, а оттуда ехала бы на восток или на запад, но только не на север и не на юг.
Видно было, как солдат подъехал к путникам, как обоз остановился и как одна, другая телега, а за ними и весь обоз повернул обратно.
Добо опять посмотрел на Герге.
— Черт побери, — проворчал он с досадой, — куда же мне девать мальчонку?
13
Священник остался с турком наедине.
Турок стоял под дубом и, потупив глаза, смотрел на траву. Священник остановился шагах в десяти от него, опершись на копье. Некоторое время слышалось громыханье телег, потом настала тишина.
Турок поднял голову.
— Подожди убивать меня, — забормотал он, побледнев, — послушай, что я тебе скажу перед смертью. Пояс на мне набит золотом. За такую богатую добычу ты хоть похорони меня.
Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
— Когда повесишь меня, — продолжал Юмурджак, — выкопай яму под этим деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке. Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю на шею.
— Юмурджак, — заговорил священник, — я слышал вчера, как ты сказал, что мать твоя была венгеркой…
— Да, — ответил турок, и взгляд его оживился.
— Стало быть, ты наполовину венгр?
— Да.
— Тебя в детстве похитили турки?
— Ты угадал, господин.
— А где?
Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
— Я уже забыл.
— Сколько тебе лет было тогда?
— Я был совсем маленьким.
— Отца своего не помнишь?
— Нет.
— И не помнишь, как тебя звали?
— Не помню.
— И никаких имен с детских лет не припомнишь?
— Нет.
— Странно, что ты не забыл венгерский язык.
— В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
— А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
— Что-то не припомню…
— Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему еще пяти лет не исполнилось, когда его похитили. На левой груди у него родинка в виде трилистника — такая же, как у меня.
Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча показались три родинки, слитые наподобие трилистника.
— Я знаю этого мальчика, — сказал турок, — и родинку эту видел у него не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки — не то Ахмедом, не то Кубатом.
— А вы не вместе бываете с ним в походах?
— Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
Священник пристально поглядел на турка.
— Врешь!
Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой ноге и как раз на носке.
— Гад! — бросил священник с презрением. — Ты в самом деле достоин того, чтоб я тебя убил!
Турок пал на колени.
— О господин, пощади, помилуй! Возьми все, что есть у меня, сделай своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
— Вопрос только в том — человек ты или дикий зверь? Освобожу тебя, а кто поручится, что ты не будешь снова грабить и убивать моих несчастных соотечественников?
— Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если я еще хоть раз в жизни возьму оружие в руки!
Священник покачал головой.
Турок продолжал:
— Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
— Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
— Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, — я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
— У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
Турок опустил голову.
— Деньги твои мне не нужны, — сказал священник. — Дай мне свой амулет.
— Возьми, — пробормотал турок. — Он на шее у меня висит. Просунь руку под поддевку.
Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий шелковый мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в карман. Затем встал позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую ему руки и ноги.
Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд его желтых, как у тигра, горящих глаз обжег
