— Какое там! Ведь он пьет без удержу. Пьет и пьет, а работать не хочет, проклятый!
И в самом деле, на циновке под тутовым деревом сидел смуглый человек в крестьянской одежде. Около него стоял зеленый обливной кувшин с вином. Пьянчуга не допился еще до того, чтобы у него можно было отнять кувшин. Угощал он вином и сынишку — шестилетнего босоногого мальчика, такого же черноглазого, как и отец. Только у Тулипана глаза всегда словно улыбались каким-то тайным проказам.
Это был тот самый турок, которого Цецеи помиловал, услышав, что он умеет играть в шахматы. Впоследствии, правда, выяснилось, что играть с Тулипаном нет смысла, но для работы по дому он пригодился. Особенно хорошо умел он стряпать, ибо отец его служил поваром у какого-то паши. Женщинам турок полюбился за то, что научил их готовить плов, береки[15] и варить шербет. Они частенько шутили и дурачились с ним. А Цецеи турок полюбился за то, что вырезал ему деревянную руку, да еще такую, у которой были и пальцы. Натяни на нее перчатку — и никто не скажет, что рука деревянная. Приладив эту руку, старик прежде всего попытался стрелять из лука. Он велел притащить с чердака огромный лук, и ему удалось деревянной рукой натянуть тетиву. Тогда он назначил турка своим слугой.
Как раз в ту пору у одной молодицы погиб муж. Турок сдружился с нею, потом взял в жены, предварительно, конечно, крестившись. И стал Тулипан таким добрым венгром, будто и родился на венгерской земле.
Увидев Гергея и священника, он встал и по-турецки скрестил руки на груди. Попытался даже поклониться. Но, побоявшись, что вместо поклона свалится и расквасит себе нос, он в знак почтения лишь покачнулся.
— Эх, Тулипан, — укоризненно сказал Гергей, — все пьешь и пьешь?
— Моя пить должен, — ответил Тулипан серьезно, и только в глазах у него блеснул лукавый огонек. — Ой, двадцать пять лет турок быть — и не пить! Такой горе надо запить!
— Но если ты пьян, так кто же нам сварит обед?
— Жена сварит, — сказал Тулипан и ткнул большим пальцем в сторону жены. — Она состряпает и лапшу с творогом. Уж куда лучше!
— Но мы хотим плова!
— И плов сготовит. Она умеет.
— А где же барин?
— В Буде. Письмо пришел. Туда наша господин поехала. Дом получила. Красивый барышня наш сидит в доме, как роза в садике.
Школяр обернулся к священнику.
— Что же станется с ними, если турки возьмут Буду?
— Э-э! — вскинулся священник. — Этому не бывать! Скорей вся страна погибнет, чем Будайская крепость падет. Никакому врагу еще не удавалось ее занять.
Но так как Гергей по-прежнему смотрел на него с тревогой, он добавил:
— Страну охраняет народ, а Будайскую крепость — сам господь бог!
Тулипан отпер двери дома. Из комнат пахнуло пряным запахом лаванды. Турок распахнул и окна.
Священник вошел. Взгляд его остановился на развешанных по стенам портретах.
— Это и есть Цецеи? — указал он на портрет воина в шлеме.
— Да, — ответил Гергей, — только теперь уж волосы у него не черные, а седые.
— А эта косоглазая женщина?
— Его жена. Не знаю, была ли она косоглазой, когда с нее портрет писали, но только теперь она не косит.
— Угрюмая, должно быть, женщина.
— Нет. Скорее веселая. Я ее матушкой зову.
Юноша, чувствовавший себя как дома, предложил священнику стул и, весь сияя, показывал ему ветхую мебель.
— Поглядите, учитель: вот здесь всегда сидит Вицушка, когда шьет. Ногу ставит на эту скамеечку. Отсюда она смотрит в окно на закат, и тогда тень от ее головки падает на эту стену. Эту картину нарисовала она сама. Плакучая ива и могила, а бабочек я нарисовал. А вот на этом стуле она сидит обычно так: локотком обопрется на стол, голову склонит набок и улыбается, да так шаловливо, как еще свет не видывал.
— Ладно, ладно, — ответил священник устало. — Сын мой, поторопи их с обедом.
3
Легли они поздно вечером.
Священник сказал, что должен написать несколько писем, а поэтому не ляжет в одной комнате с Гергеем. Гергей тоже взял бумагу, чернильницу и примостился возле сальной свечки. Сперва он нарисовал на бумаге красивую незабудку, потом написал своей кошечке, как он был удручен, не застав никого в доме, и спросил, почему не известили его об отъезде; если же известили, то письмо, очевидно, затерялось.
В те времена на венгерской земле почты не было. Переписывались друг с другом только знатные люди. Тот, кто хотел послать письмо из Буды, скажем, в Эреглак, должен был позаботиться и о доставке своей грамотки.
Затем Гергея одолел сон, и он растянулся на лавке, покрытой волчьей шкурой.
Не замычи на рассвете корова под окном, он, может быть, не проснулся бы до позднего утра.
Гергей уже отвык от этого — ни в Шомодьваре, ни в Сигетваре, ни в других поместьях Балинта Терека коровы под окном не мычали. Гергея вместе с хозяйскими детьми будили всегда слуги, а после завтрака их уже ждал в саду священник с книжкой.
Школяр сел в постели и протер глаза. Вспомнил, что нынче ему предстоит необычный урок: надо отправить в рай турецкого султана. Он встал и постучался в дверь соседней комнаты.
— Учитель! Светает. Поедемте!
Ответа нет. В комнате темно.
Юноша откинул одну ставню, затем отворил окно, затянутое промасленным полотном.
Постель священника была пуста.
На столе белело несколько писем.
Гергей с удивлением оглянулся.
— Что такое? — пробормотал он. — Постель не тронута…
Он поспешно вышел из комнаты. Во дворе тетушка Тулипан, босая и в одной нижней юбке, выгоняла из хлева свинью.
— Тетушка Тулипан, где отец Габор?
— Да еще в полночь ушел, как только луна поднялась.
— И Янош с ним?
— Нет, Янош здесь. Священник пошел один, пешком.
Гергей вернулся в комнату в полном смятении. Догадываясь о замысле учителя, он бросился к столу.
Одно письмо лежало незапечатанным. Обращение было написано решительным почерком, крупными буквами:
«Мой милый сын Гергей!»
Это ему. Юноша подошел с письмом к окну. Казалось, будто чернила еще не совсем просохли на бумаге.
Гергей читал:
«Почин в нашем решении твой — стало быть, твоя заслуга, если коронованный дикий зверь полетит сегодня в преисподнюю. Но замысел твой таит и опасность. Поэтому, сын мой, исполнение его предоставь мне.
Ты любим и молод. Твои знания, находчивость и отвага могут принести отчизне большую пользу.
Возле письма ты найдешь мешочек, а в нем турецкое кольцо. Это мое единственное сокровище. Я предназначил его тому, кого люблю больше всех. Дарю его тебе, сын мой.
И библиотека моя тоже принадлежит тебе. Когда тучи уйдут с неба нашей родины, ты почитывай иногда книги. Но сейчас в руке венгра должна быть не книга, а сабля.
