— Шебек, — сказала она, силясь улыбнуться; лицо ее было влажно от слез, — неужто мы грустью будем угощать друзей нашего дома? Возьмите-ка лютню и спойте те песни, которые любил слушать мой супруг. Только его любимые песни пойте, Шебек… А мы закроем глаза и вообразим, будто он сидит среди нас.
Три года не звучала в доме лютня Тиноди. Мальчики радовались заранее.
Шебек вышел в свою комнату и принес оттуда инструмент, похожий на гитару.
Тихо, точно повествуя о чем-то, рассказывал он историю Юдифи, выводя мелодию на струнах лютни.
Это была утешительная песня. Под Олоферном все подразумевали султана. Но где же та Юдифь, которая отсечет ему голову?
Когда Тиноди дошел до середины песни, пальцы его заиграли вдруг иную мелодию, и он запел глубоким, мягким голосом другую песню:
Трепет мучительного волнения прошел среди сидевших. Даже у Добо на глазах выступили слезы.
— Могу я продолжать? — робко спросил Тиноди.
Хозяйка кивнула головой.
Тиноди спел о том, как турки заманили в свои сети господина Балинта и увели его в кандалах сперва в Нандорфехервар, а затем в Константинополь.
К концу песни Тиноди уже не пел, а только горестно шептал:
Тут уж и сам лютник залился слезами. Ведь и он был теперь несчастным скитальцем и больше всех оплакивал своего господина.
Дети, рыдая, прильнули к матери. Она прижала их к себе. Тиноди бросил лютню и припал головой к столу.
Так прошло несколько минут в скорбном молчании, потом заговорил Добо. Голос его звучал глухо и горестно:
— Зачем я не вольный человек! Я бы целого года не пожалел, а уж поехал бы в тот город и поглядел, на самом ли деле так крепка эта тюрьма.
Мекчеи вскочил и крикнул:
— Я вольный человек! И клянусь всевышним, я поеду туда! Поеду непременно! И если удастся, то хоть ценой жизни, а освобожу Балинта Терека!
Вскочил и Гергей.
— Я поеду с тобой! Ради своего отца и господина я пробьюсь через все преграды!
— Матушка, — сказал потрясенный Янош Терек, — разве могу я остаться дома, если нашелся человек, который хочет освободить моего отца?
— Безумие! — пролепетала мать.
— Безумие или нет, — воскликнул, горячась, Мекчеи, — но я сделаю то, что сказал!
Тиноди встал и промолвил:
— Я тоже пойду с тобой. Пусть рука моя немощна, но, быть может, голова моя будет вам в помощь.
Хозяйка замка встряхнула головой.
— Что вы затеяли? Да где ж вам сделать то, чего не могли сделать два короля и поистине королевский выкуп!
— Вы правы, сударыня, — согласился Добо, к которому возвратилось его обычное спокойствие, — ни деньгами, ни уловками тут не помочь Только доброе желание султана может расторгнуть узы рабства.
— Но у султана такое доброе желание может и не возникнуть никогда! — ответил Мекчеи, вспыхнув.
На другое утро Добо тронулся в путь. Удерживать гостя не стали, зная, что у него каждый час на счету. Мекчеи остался в замке.
Он позвал Гергея к себе в комнату.
— После вчерашнего разговора я решил так: выспимся, а там посмотрим. Утро вечера мудренее. Решил я так не из-за себя. Я-то, сколько бы ни спал, все равно не изменю решения — проберусь на турецкую землю, пес ее побери!
— И я с тобой! — ответил Гергей.
— Ведь если уж на то пошло, мы сейчас здесь, дома, не воюем. А там, кто его знает, может, и найдем какую-нибудь лазейку.
— А потерпим поражение — тоже стыда не будет. Главное — попытаться. Кто пытается — тому и удается. А кто не пытается…
— Надо попытать и невозможное. Чем черт не шутит! Но скажи: Тиноди тоже возьмем с собой?
— Как хочешь.
— А Янчи?
— Наша госпожа все равно его не отпустит.
— Что ж, тогда поедем вдвоем. Тиноди пусть останется дома.
— Как хочешь.
— Мы ведь свои головы ставим на карту. Жаль было бы старика. Он сейчас один из самых нужных людей в нашей стране. Ему сам бог велел скитаться и разжигать в сердцах угасающий огонь. Он изливает в песнях всю скорбь нашего народа.
Янчи Терек приоткрыл дверь. На голове у него была широкополая дебреценская войлочная шляпа. Он был в желтых замшевых шароварах и желтых башмаках. В руке он держал хлыст для верховой езды.
Мекчеи только кинул взгляд на Янчи, потом, словно продолжая какой-то рассказ, улыбнулся и махнул рукой.
— Рыжий заяц! А еще жениться вздумал! — И, обернувшись к Янчи, пояснил: — Ты не знаешь его. Впрочем, Гергей, может быть, и рассказывал о нем.
— О ком? — равнодушно спросил Янчи.
— Об Адаме Фюрьеше.
— И на ком же он женится? — спросил Гергей с улыбкой.
— На дочери одного старика с деревянной рукой.
Вся кровь отхлынула от лица Гергея.
— На Эве Цецеи?
— Да-да. Ты что, знаком с нею?
Гергей с каменным лицом уставился на Мекчеи.
— Перестаньте ломать комедию! — сердито сказал Янош и хлопнул себя хлыстом по сапогу. — Вы не об этом сейчас разговаривали. Вы что думаете: я дитя? Нет, я больше не дитя. Нынче ночью я не спал и все думал. А есть такие плоды, которые созревают за одну ночь. За эту ночь я стал взрослым.
Мекчеи с довольным видом посмотрел на него.
— А матушка тебя отпустит?
— Я ничего ей не сказал и не скажу. В Хунядской крепости надо кое-что привести в порядок. Я попрошу, чтобы она поручила это мне.
Мекчеи спросил:
— Стало быть, едем?
— Хоть сегодня. Я потому и оделся так.
— Стойте, — запинаясь, проговорил Гергей, все еще бледный как полотно. — Ты, Пишта, сказал что-то давеча. Это правда или ты нарочно выдумал?
— То, что я сказал о Фюрьеше?
— Да.
— Правда. Старуха Цецеи сама хвасталась, что выдает дочь за лейтенанта королевы…
