— Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.
— «Мустафа-Паша-Кепрю…»
— Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!
— «Адрианополь…»
— Большой вонючий город. Там водятся громадные твари — слуны.
Невольники удивились:
— С луны?
— Да вот, — ответил крестьянин, — живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.
— «Чорлу…»
— Там мы увидим море!
Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.
5
Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.
— Земляки, — сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, — освободите меня, и я всех вас отобью от турок.
Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:
— Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.
Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами.
— Изобьют нас, да и вас тоже.
— Как ваше имя, сударь? — спросил священник.
— Мое имя Раб, — нехотя ответил человек со шрамом на лице.
Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.
— Подумаешь, знатный человек! — махнул рукой один из невольников. — Цыган какой-нибудь, а может, и палач.
При слове «палач» Герге вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек — цыганский палач.
— Эх, была бы у нас разрыв-трава! — вздохнул Гашпар, парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.
Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:
— От разрыв-травы любые кандалы спадают.
Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.
— Да здравствует Венгрия! — заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. — Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!
— Откуда ты знаешь венгерский язык? — спросил человек со шрамом на лице, недавно назвавший себя Рабом.
— А тебе какое дело? — небрежно ответил Юмурджак и засмеялся.
В небе уже зажглись звезды, поднялась луна. Вокруг деревьев, осыпанных росой, жужжали майские жуки.
Невольники легли на траве, уснули и в сновидениях продолжали искать пути к освобождению. Заснул и священник, положив руку под голову, — видно, привык спать на подушке. Цыган спал, скрестив руки на груди и широко раскинув ноги. Все забылись глубоким сном. Только Гашпар вздохнул еще раз жалобно и сонным голосом сказал:
— Не видать мне больше прекрасного Эгера!
Герге тоже задремал, подложив ладошки под загорелую щеку и уткнувшись головенкой в торчащий угол перины.
Мальчик совсем уж было уснул, как вдруг встрепенулся и весь обратился в слух: до него донеслось имя Цецеи.
Имя это произнес хриплым голосом «цыганский палач», а турок повторил его.
Они беседовали возле самой телеги.
— У Цецеи! Я точно знаю, что у Цецеи! — сказал «цыганский палач».
— Сокровища Дожи?
— Все сокровища. Понятно, те, что были тогда при нем.
— И что это за сокровища?
— Золотые чаши, кубки, золотое блюдо, огромное, как восходящая луна, жемчужные и алмазные браслеты, ожерелья, золотые цепи — словом, всякие драгоценности, какие бывают у господ. Может быть, конечно, часть их переплавили в слитки, но тогда мы найдем слитки.
— Стало быть, он тут и живет, в самой чаще лесной?
— Тут и живет. Из-за сокровищ он и уединился от мира.
— А оружие есть у него?
— Чудесные сабли с серебряной насечкой. Правда, я видел их только пять штук, и нагрудники. Один — уж очень красивый, легкий — принадлежал королю Лайошу.[11] У Цецеи весь чердак набит битком, и в комнате штук шесть кованых сундуков, я это точно знаю. В них, наверно, и хранятся самые драгоценные вещи.
— Цецеи… Никогда о нем не слыхал.
— Потому что он уже калека, не участвует в сражениях. Цецеи был казначеем у Дожи.
Турок покачал головой.
— Мало нас, — сказал он задумчиво, — надо выждать до завтрашнего вечера и собрать сильный отряд.
— Для чего туда столько людей? Народу будет много, на всех делить придется. А что нам Цецеи? Он уже старик. Да и вместо рук и ног у него торчат деревяшки.
— А ратники у него есть?
— Только крепостные, что пашут и сеют.
— Когда ты был у него в последний раз?
— Пожалуй, с год назад.
— Год — большой срок. Мы лучше соберем большой отряд и нагрянем. Если ты правду сказал, я тебя отпущу и даже вознагражу, а уж коли солгал — повешу на воротах цецеевского дома.
Турок вернулся к костру и, очевидно, стал пересказывать солдатам слова невольника, так как те внимательно слушали его.
Голова Герге точно свинцом налилась. Он заснул. Но виделись ему страшные сны. Под конец приснилось, что турки носятся по его деревне с обнаженными саблями, схватили его мать и вонзили ей в грудь кинжал.
Мальчик застонал и проснулся.
Кругом ночная мгла и щелкают соловьи. Сотни, тысячи соловьев. Словно слетелись они в этот лес со всех концов земли, чтобы навеять невольникам сладкие сны.
Герге взглянул на небеса. Облака разорваны. Кое-где проглядывают звезды, и светится бледный серп луны.
Костер под деревом уже подернулся пеплом. Только посередке тлел раскаленный уголь величиной с кулак. Вокруг костра в траве развалились янычары.
Тут же лежал и Юмурджак. Под головой у него сума, рядом кубок или кружка, а может быть, это и колпак — в полумраке не разберешь.
«Надо уходить домой!» — пронеслось в голове Герге.
«Нельзя». Это была вторая мысль.
Он оглянулся. Все спят. А что, если пробраться между ними? Надо пробраться, а то не видать ему
