истории было пробудить чувство прекрасного в сердце этого животного, одетого в униформу, обезоружить его, представ перед ним в образе самого безобидного в мире существа – единственного, которое человечество, в каких бы конвульсиях оно ни билось, щадила всегда.
Поэтому он подхватил свою дорожную сумку, на цыпочках проскользнул в помещение с табличкой «caballeros», расположенное в глубине кафе, там в страшной спешке натянул цирковой костюм и дрожащей рукой напудрил перекошенное от страха лицо. И вот теперь, держа в руках миниатюрную скрипку и крошечный смычок, стоял как истукан перед этим людоедом, пытаясь изобразить на лице обезоруживающую улыбку.
– Смотрите на меня, генерал, смотрите! Я всего лишь музыкальный клоун. Я никогда не занимался политикой. Зачем меня расстреливать? Подумайте о ваших детях, генерал. Они были бы так счастливы, придя на меня посмотреть. Они смеялись бы, ах, как они смеялись бы! Я принесу много счастья вашим детям, генерал. Я подарю вам бесплатные билеты. Хотите, сыграю вам песенку? Знаете, я играю, стоя на голове. Смотрите, генерал, смотрите!
Он бросил на землю свою остроконечную шапочку, с поистине необычайной гибкостью и проворством одним движением и, казалось, без малейшего усилия вдруг встал на голову так что ноги его оказались прямо перед носом окончательно одуревшего капитана, и уже и следующую секунду, стоя в идеальном равновесии на голове, извлек из своей скрипочки первые звуки сонаты Цезаря Франка, в столь драматических обстоятельствах являя собой таким образом удивительный пример человеческих возможностей.
Демонстративное выступление господина Манулеско разрушило своего рода кошмарные чары, опутавшие всех присутствующих. Они обступили Гарсиа и заговорили все разом.
Мы все – великие артисты, известные всему миру, – вопил месье Антуан. – И вы не посмеете стрелять в нас, скотина вы темная! Вы представления не имеете о том, какую международную реакцию спровоцируете, если посмеете нас хоть пальцем тронуть.
– Немедленно соедините меня с послом Соединенных Штатов! – ревел д-р Хорват. – Этот номер у вас не пройдет! Вы увидите, что из этого получится! Я – представитель духовенства, имя мое известно всему миру, я – знаменитый д-р Хорват, принадлежу Протестантской Церкви, и если вы посмеете расстрелять американских граждан, наши бомбы дождем обрушатся вам на головы, мы от вашей проклятой страны камня на камне не оставим, мы научим ее соблюдать нормы международной морали и простейшие приличия!
– Если вы посмеете расстрелять нас, я позабочусь о том, чтобы вас повесили! – верещал мистер Шелдон с некоторой довольно странной для адвоката нелогичностью мышления.
– Слушайте, Гарсиа, позвольте мне поговорить с Хосе Альмайо, – говорил Чарли Кун. – Должно быть, он совершенно пьян. Или у него очередной приступ тоски и депрессии. Надо помешать ему сделать подобную глупость. Надеюсь, вы понимаете, что когда он придет в себя, то свалит все на вас? Кроме того, он ждет меня. У меня для него есть очень важные новости.
Поверьте, это и в самом деле очень важно. Я хорошо его знаю: это изменит все.
Юный кубинец, ни слова не говоря, с покорным и одновременно умоляющим видом держался несколько в стороне, сознавая, безусловно, что он – невелика персона и среди всех этих знаменитостей цирка и мюзик-холла занимает весьма скромное место. Америка-ночка даже не подняла головы от своего стакана; облокотившись на стол, она выводила пальцем какие-то каракули на покрытом слоем пыли мраморе.
В тот момент, когда д-р Хорват достиг наивысшей точки в своих громогласных проклятиях, она пожала плечами, повернулась к проповеднику и, сидя по-прежнему нога на ногу, мрачно бросила:
– К чему все это? Сразу видно, что вы не знаете этой страны.
Потом, похоже, утратила всякий интерес к дальнейшему развитию событий, взглянула на старую индеанку, улыбнулась ей и, прихватив свой стакан, подошла и присела к ней за столик.
– Вы помните меня, сеньора Альмайо? – по-испански спросила она. На испанском девушка говорила довольно бегло, но с сильным американским акцентом. – Несколько месяцев назад мы с Хосе приезжали к вам. Я его невеста, вы помните?
Глядя прямо перед собой, старушка спокойно, точно корова, жевала, улыбаясь с отсутствующим и в то же время сияющим видом. Широко расставив ноги, она надежно устроила свою красивую сумку, прижав ее к низу живота. Совершенно отключившись от действительности, она пребывала в состоянии райского отупения, вызванного «звездами» – так здесь называют листья масталы, которые действуют намного сильнее, чем употребляемые с той же целью живущими в Андах индейцами орехи коки; листья вызывают те же мистические и блаженные видения, что и «магические грибы», используемые в мексиканских религиозных обрядах.
Девушка коснулась руки индеанки, затем заглянула в приоткрытую сумку, достала горсть листьев и задумчиво посмотрела на них.
– Ах ты, Боже мой! – со вздохом произнесла она. – До чего же трудная и сложная страна!
Но я обожаю ее. Да, обожаю эту страну, и здешним людям это хорошо известно. Я много сделала для них – все, что смогла…
Она выронила листья и отпила глоток pulche.
– Вот увидите, когда-нибудь моим именем назовут улицу, может быть, поставят мне памятник на площади Революции – совсем как Эвите Перон. Я обожаю эту страну и со народ.
Хотя все они, в сущности, такие сволочи! Вы не помните меня? Это я подарила вам эту сумку.
Я купила ее у Сакса, на Пятой авеню.
Прикрыв глаза руками, она тихонько заплакала.
Властным жестом капитан Гарсиа поднял обе руки. Несмотря па то что он служил генералу Альмайо в специальных подразделениях службы безопасности столько лет, выполняемая им работа так и не стала для него рутиной; всякий раз, когда ему предстояло командовать подразделением во время исполнения казни, он неизменно испытывал чувство подъема и сознавал всю значимость происходящего. Не то чтобы он был склонен к садизму и любил убивать людей, нет; просто был такой момент перед последней командой, когда воцарялась полная тишина, и именно в эту высокую секунду неотвратимости конца он внезапно ощущал себя необычайно богатым. Он не смог бы сказать в точности, что именно испытывал, но это было похоже на то, как если бы он вдруг унаследовал жизнь других со всеми землями, солнцем, деревьями, вулканами и даже воздухом. Он питал некую своеобразную симпатию к жертвам, в ожидании выстроенным в шеренгу перед взводом с автоматами наперевес: в некотором роде он чувствовал себя их наследником. Его дед и отец были бандитами, промышлявшими грабежом на большой дороге, и убивали прохожих для того, чтобы обчистить их карманы или отнять лошадь. Но он, капитан Гарсиа, уже не довольствуется такими пустяками: у тех, кого он отправляет на тот свет, он отбирает целый мир. Когда с приподнято-восторженным, никогда не притуплявшимся чувством он выкрикивает последнюю команду, торжественность и непоправимость происходящего всегда заставляют его кровь быстрее бежать по венам, и бывает такой момент, когда одновременно с залпом его взвода жизнь других людей волной обрушивается на него и, братская, горячая, наполняет его грудь, опьяняя, словно вино.
Серьезным взглядом он обвел врагов народа. Эти людишки явно не имеют ни малейшего представления о величии, и перед церемонией, участвовать в которой с надлежащей торжественностью сумел бы последний из батраков, выказывают полное отсутствие достоинства.
– Все вы сейчас будете расстреляны, – объявил он им.
– Я протестую! – взревел проповедник.
Резким движением капитан Гарсиа расстегнул кобуру и вытащил револьвер – кольт, как у американского полицейского. Американка подошла к д-ру Хорвату и дружески положила ему руку на плечо.
– Послушайте, нужно постараться понять их и проявить терпимость, – сказала она с легким оттенком превосходства в голосе, словно школьная учительница ребенку. – Эта страна очень непохожа на нашу. Нам не удалось еще воспитать их, в этом направлении мы даже не предприняли еще никаких серьезных усилий. Корпус Мира пытался что-то сделать. Я сама приехала сюда как один из его посланцев. Но на самом деле этого недостаточно. И тем не менее я сделала все, что смогла…
Капитан Гарсиа вышел из-за стойки и слегка поклонился. Он твердо решил продемонстрировать хорошие манеры и галантность. В конечном счете в его жилах течет и испанская кровь.
– Американские граждане, прошу, – произнес он, несмотря на несколько замутненный алкоголем рассудок горячо желая до самого конца соблюсти традиционные добрососедские отношения между американскими государствами.
