уходить.
В Пиньейриньо, в шести милях от Такуари, мы устроили привал и сделали все необходимые приготовления для боя.
Республиканская армия, насчитывавшая пять тысяч конницы и тысячу человек пехоты, занимала высоты Пиньейриньо, небольшую гору, наполовину покрытую лесом. Пехота, которой командовал старый полковник Крешенцио, заняла позицию в центре, правым крылом командовал генерал Нетто, а левым — генерал Канабарро. Оба крыла состояли из одной кавалерии, несомненно лучшей в мире, хотя и состоявшей из фаррапос[89].
Наша пехота, которая за исключением офицеров в большинстве своем состояла из цветных людей, также была превосходной, и желание сражаться было всеобщим.
Полковник Жоан Антонио возглавлял резерв, состоявший из кавалерийского отряда.
У неприятеля было четыре тысячи пехоты, три тысячи кавалерии и несколько орудий. Он занял весьма выгодную позицию на другом берегу небольшой реки, разделявшей обе армии. Не следовало относиться пренебрежительно к неприятелю: у него были отборные имперские войска, а старый генерал Джорджио, который командовал ими, считался весьма опытным.
До сих пор неприятельский командующий упорно преследовал нас, теперь он отдал все необходимые распоряжения для организации правильной атаки.
По его приказу два пехотных батальона перешли высохшее русло ручья и, построившись в каре, двинулись вперед. Два неприятельских орудия, удачно поставленные на другом берегу, открыли огонь по нашим кавалерийским цепям. Храбрецы из первой кавалерийской бригады генерала Нетто вынули сабли из ножен, ожидая лишь сигнала, чтобы броситься на два наступавших батальона неприятеля. Эти воинственные сыны провинции Континенте были уверены в победе: находясь под командованием генерала Нетто, они ни разу еще не знали поражения.
Наша пехота, которая с развернутыми знаменами расположилась цепями на самом высоком холме, будучи прикрыта его гребнем, горела желанием броситься в сражение. Уже страшные копейщики Канабарро, состоявшие поголовно из освобожденных рабов, занимавшихся укрощением диких коней, двинулись вперед, обходя правый фланг неприятеля, который в беспорядке вынужден был поэтому также повернуть свой фронт вправо.
Храбрые копейщики, гордые своим внушительным видом, двигались еще более сомкнутыми рядами; сплошному лесу пик был подобен этот превосходный отряд, состоявший из освобожденных республикой рабов, набранных среди лучших в провинции укротителей диких лошадей; все всадники были черные за исключением высших офицеров. Никогда еще противнику не доводилось видеть спину этих подлинных сынов свободы, которые воистину сражались за нее. Их копья, превышавшие обычную длину этого оружия, их совершенно черные лица, их атлетические тела, закаленные в постоянном тяжелом труде, и их превосходная дисциплина наводили ужас на неприятеля.
Уже над рядами раздался призывный клич командующего: «Пусть сегодня каждый сражается за четверых!» — с этими скупыми словами обратился к нам предводитель, который был наделен всеми качествами великого полководца, кроме одного — везения!
Предчувствие битвы и вера в победу заставляли трепетать наши сердца. Никогда мне еще не доводилось быть свидетелем зрелища более великолепного[90]. Находясь в центре нашей пехоты на самом высоком месте, я мог обозревать войска обеих сторон. Расстилавшиеся внизу поля были покрыты редким и низким кустарником; ничто не мешало обзору, так что можно было видеть самые небольшие передвижения.
Вот там, внизу, через несколько минут должна решиться судьба самой большой части американского материка — Бразилии! Судьба целого народа! Пройдут мгновения, и эти, столь стройные, великолепные и блестящие отряды будут рассеяны, разгромлены, смешаются в ужасной свалке, движимые низкой страстью уничтожения! Через минуту кровь, изуродованные члены и мертвые тела этих прекрасных молодых людей осквернят девственные, чудесные поля! Однако все ждали, все жаждали сигнала к началу сражения.
Но нет, этой долине не суждено было стать местом кровавой сечи! Неприятельский командующий, устрашенный решимостью республиканцев и занимаемой нами сильной позицией, поколебался начать ранее задуманную атаку и приказал вернуться двум батальонам; вместо наступления, которое он вел до сих пор, неприятель, следовательно, перешел к обороне.
Во время рекогносцировки был убит генерал Кальдерон, и это, возможно, явилось одной из причин нерешительности, обнаруженной генералом Джорджио.
Если неприятель не атаковал нас, то нам самим следовало атаковать его — таково было мнение многих. Но было ли разумно поступить так? Если бы нас атаковали на наших отличных позициях у Пиньейриньо, мы имели бы очень большие шансы одержать победу. Но, оставив эти позиции и двинувшись на сближение с неприятелем, мы вынуждены были бы перебираться через бугристое, хотя и высохшее русло реки; кроме того, неприятельская пехота по своей численности значительно превосходила нашу; к тому же у противника была артиллерия, а у нас — ни одного орудия.
В конце концов, сражение так и не началось: мы простояли весь день, и дело ограничилось небольшими стычками.
Слишком сильные позиции, а нередко также и крепости с их удобствами имеют ту отрицательную сторону, что они предрасполагают к отдыху и бездействию, в то время когда можно склонить чашу весов в свою сторону с помощью решительного сражения. В подтверждение этого можно было бы привести множество примеров, и потому заслуживает сожаления намерение итальянских военных специалистов в 1872 г. усеять крепостями полуостров — из-за боязни вооружить два миллиона граждан и послать священников осушать понтийские болота.
В нашем лагере не хватало провизии, и особенно плохо приходилось пехоте. Но еще более невыносимой была жажда, ибо там, где стояли наши войска, не оказалось воды. Но наши люди были закалены жизнью, полной лишений, и жаловались только на то, что им не пришлось сразиться с противником!
Мои соотечественники! В тот день, когда вы будете объединены (к несчастью, это произойдет не очень скоро) и станете столь же нетребовательными[91], как эти сыны Континенте, — иноземец не осмелится более попирать вашу землю, осквернять ваши брачные ложа! В этот день Италия вновь займет место среди первых наций мира!
Когда настала ночь, старый генерал Джорджио скрылся; утром мы нигде не могли обнаружить противника. До 10 часов, из-за утреннего тумана мы оставались в неведении о его новом расположении. Только к этому часу удалось, наконец, заметить, что неприятель занял сильные позиции у Такуари. Я уверен, что ловкий маневр противника причинил глубокое огорчение главе республики. Но поправить дело было уже невозможно. Он упустил блестящую возможность нанести сокрушительный удар империи и, быть может, обеспечить победу своей стране.
Вскоре мы узнали, что неприятельская кавалерия переправляется через Такуари при поддержке имперских судов. Итак, неприятель отступал, и следовало без промедления атаковать сзади. Наш генерал, не колеблясь, подал команду, и мы решительно ринулись в бой.
Неприятельская кавалерия уже переправилась через реку с помощью нескольких имперских судов, зато вся пехота оставалась на левом берегу, укрепившись на сильных позициях, под прикрытием военных судов и высокого густого леса.
Нашей второй пехотной бригаде, в составе второго и третьего батальонов, был отдан приказ об атаке. Бригада начала ее самым энергичным натиском, однако у неприятеля был слишком большой перевес в силах, и наши бесстрашные воины, несмотря на проявленные ими чудеса храбрости, вынуждены были отступить, опираясь на поддержку первой бригады, состоявшей из первого батальона, моряков и артиллеристов без орудий.
Страшным было это пехотное сражение в лесу; в густом дыму раздавался треск ружейных выстрелов и шум ломающихся деревьев, так что сражение походило на какую-то адскую бурю. Каждая из сторон потеряла не менее пятисот человек убитыми и ранеными. Тела храбрых республиканцев устилали землю до самого берега реки, где они смело бросились в штыковую атаку на неприятеля. Однако этот отчаянный натиск, к сожалению, не принес никакого результата, ибо вторая бригада, под давлением превосходящих сил, вынуждена была отступить, и сражение прекратилось.
