драчун, темный человек. Она хотела проглотить сразу помешавший дышать комок и не смогла: во рту мгновенно пересохло. Без голоса она вытолкнула слова:
– Я закричу…
И поразилась: вместо тупого бычьего гнева (как тогда) на буграстом, кирпичного цвета лице его усилилась совершенно, казалось бы, невозможная смущенная улыбка.
– Да вы не бойтесь… это… мадам. Честно. Это я с виду такой… неудобный. Тогда, конечно, получилось… Стыдно мне. Честно. Я ведь вас специально караулил. Хотел извиниться. Не верите?
Леза все еще не могла прийти в себя.
– Хотите – помогу донести…
Нет, она не хотела. Она, откровенно говоря, сейчас и шагу сделать не могла бы – так дрожали ноги. Глядя на нее, Задира встревожился.
– Ох, нехорошо вам, мадам… Я напугал вас, конечно, мне бы поделикатнее как-нибудь, а я – хвать! Привык, что сделаешь, грубый человек, таким жизнь сделала, а меняться – трудно. Вот вы всегда, наверное, были такой… благородной. Мадам, вот до скамейки два шага – посидите, отдышитесь, я рядом постою, в случае если кто-нибудь – то…
Он сжал здоровенный кулак. И почему-то именно этот кулак ее успокоил. Можно было, даже нужно было и вправду передохнуть. Интуиция подсказывала: у Задиры нет никаких плохих замыслов.
– Дайте руку – я обопрусь…
Он тихо, осторожно подвел ее к скамейке. Усадил. Отступил на шаг и остановился, все улыбаясь и откровенно любуясь ею.
– Еще красивее стали, чем тогда…
Она на всякий случай осторожно огляделась: еще увидит кто-нибудь… Но бульвар в этот дневной час был пустынен, только двое мужчин прошли мимо, оживленно, хотя и негромко разговаривая, скользнули по ней, по Задире взглядом, равнодушно прошли дальше. Нет, они не побегут докладывать Изару, что она – на бульваре, с таким типом… Изар не поверил бы. И вообще: стоит представить, как кто-то захочет донести Изару, Властелину…
От этой мысли Лезе стало весело, и она улыбнулась. А Задира пришел в восторг:
– Ну вот, ну вот, и расцвели! К вашей красоте, мадам, улыбка – знаете, как идет! Поверьте мне, я уж в этом разбираюсь…
Она с подозрением глянула на него. Он понял.
– Ни-ни, не сомневайтесь! Я никому не враг – и себе тоже. Я ведь знаю, кто вы нынче. В смысле – за чьей спиной живете! Теперь кто вас хотя бы только подумает обидеть – и двух часов не проживет. Да я такого первый!.. Да вы не смущайтесь, мадам. Дело житейское, жить всем надо, и все живут, кто как может. Вам, скажем, повезло – так вы того и стоите. Я еще тогда это кишками почувствовал. В таких случаях ведь к улице не обращаются, а – рот зажал и в подъезд ближайший, а там ей уже самой кричать стыдно, да и что ее – убудет? Грубый мы народ, грубый. А я почувствовал, но ведь соображение у меня какое: тоже грубое: люди ведь видели, как я вас в кино повел, это вы там неизвестны были, а меня каждый знает, меня не заметить трудно, верно ведь? И вот, если бы я вас просто отпустил – а я ведь и в кино не стал вас ла… то есть не стал досаждать насильно; но если бы отпустил, то надо мной смеялись бы: что, Задира, в пустой расход вошел? Мне надо было как-то с приличием из этого выйти – и чтобы вы не пострадали притом. Ну, вот я и придумал…
– Ну, и что же вы потом за мной – следили?
– Ну, рыбьи жабры!.. То есть в смысле: нет, конечно, но хотелось вас найти – вот чтобы извиниться. Стал искать. Я ведь помнил, где вас тогда встретил. Спрашивать. Ну, меня знают. И сказали: жила там-то, может, и сейчас тоже. Пошел. Старики там. Рассказали: ночью, мол, пришли, увезли, кто такие – не назвались, но машина была от большого начальства, точно. И тут меня как обухом по голове: тот парень ведь назывался Властелином, я подумал – он тень на плетень наводит, ну, а вдруг – правда? И это по его указу вас?.. Правду говоря, я тогда о нем плохо подумал. Но решил: а если он по-честному? Мало что Властелин, там ведь тоже и неплохие люди попадаются, среди них. Попросил ребят, стали приглядывать, издали, конечно – куда он ездит. Видим – а он и не скрывается. К вам сюда – как к себе домой. Ну, тут мы его зауважали… А по-вашему, он хороший человек?
– Очень! – сказала она с жаром.
– Вот и мы подумали. Тем более что и управляет он верно. То есть мы, старые солдаты, так между собой судим. Теперь снова к войне идет – может, и нам выпадет поучаствовать, а это ведь, знаете, и дело достойное, да и разживешься чем-нибудь, жизнь свою поправишь… Только вот – не знаю, верно или нет, но ребята наши, то есть приятели, из десанта, которые и сейчас служат, говорят, что команда будет такая: один десант только воюет, а всем остальным – шиш. Но я не верю. Он человек понятливый, он свой народ так обижать не захочет. Он уж как-нибудь так сделает, чтобы на всех на нас войны хватило. А иначе будет большое недовольство. Живем ведь уныло – да что я буду вам говорить, вы ведь хотя раньше и в Первом цикле жили, но совсем рядом с нами. Скудно живем, верно? Значит, никак нельзя нас лишать этого дела. Или неправ я?
Но Леза уже совсем пришла в себя, страх исчез. Этот дылда стал ей даже в чем-то нравиться. Простодушием, искренностью. Конечно, воспитание – увы… Но ведь он прав: все от жизни.
– Помогите встать, Задира… Не обиделись, что я вас так?
– Да меня все так зовут! Я и правда такой. Чего ж обижаться. Если бы я на это обижался, в наших кварталах половина народу на костылях ходила бы, а вторая – пластом лежала. Нет, мне от вас слышать приятно даже… Позвольте проводить вас?
– Но только до угла, хорошо?
Они прошли несколько шагов.
– А относительно войны… Мне трудно судить, Задира, я не мужчина, да и среди женщин не очень-то боевая. Трусиха. Но, наверное, есть в ваших словах правда. Хотя – а если убьют?
– Мадам! Разве же мы жить не хотим? Она хоть какая – жизнь – но все лучше никакой. Только это ведь война какая будет? Не знаю, придется ли и выстрелить. Они все уже ждут, когда минута придет – сдаваться. А мы не кровожадные. Но, конечно, с них возьмем. За беспокойство как бы. Да нет, никого не убьют…
– Ну, все, Задира. Дальше я одна.
– Счастливо, мадам. Очень я рад, что встретил. Поверите – как на душе полегчало. Вы идите спокойно, а я тут на углу еще постою, если кто что – вы только крикните, даже не громко. Услышу.
Она помахала ему рукой и пошла есть солененькое, о котором снова затосковала душа. Шла и корила себя: думала о человеке, как о последнем подонке. А разберешься – человек не из худших…
Было, было в памяти немало, чему улыбаться. Был, кстати, и повод для воспоминаний. Но…
И получилось так, что вечером – нет, не тем вечером, а уже следующего дня – Изар тоже заговорил о войне. Это наверняка означало, что в чем-то он не был уверен и теперь пробовал на ней. Леза же – не постельная грелка, но домашний секретарь-референт Властелина Державы – слушала по-прежнему внимательно, и лицо ее играло, как сигнальное табло. И в одном месте на нем зажегся красный свет такой яркости, что Изар невольно прервал сам себя, чтобы спросить:
– Тебе что-то не нравится?
– Хочешь, чтобы я сказала?
– Великая Рыба, да конечно же!
– Хорошо… – Она собралась с духом, вступая в первое в своей жизни деловое обсуждение. – Ты говоришь – война малыми, но стремительными силами. Я верно поняла?
– Былинка, ты прямо стратег!..
– Обожди, не то собьюсь… Так, верно?
– Да. Это дает нам преимущества – я уже говорил…
– Я помню. Может быть, ты и прав. Но есть другая правда, мне кажется. И не одна. Например – наша, женщин. Какой бы легкой ни оказалась эта война, но пока она закончится, матери и жены будут жить в страхе за своих мужчин. Ведь и победителей убивают. А страх заразителен – в этом я больше разбираюсь, поверь. И по-моему, пусть лучше боятся многие – но очень недолго, чем одна часть, но продолжительное время. Ведь все равно остальные тоже не найдут покоя, ожидая: а вдруг понадобятся подкрепления? Я
