На долю мраморного Рима, который, по словам Августа, он оставил после себя, досталось немало невзгод. Особенно важные перемены в облике Города связаны с пожарами. В пожаре 64 г. до н. э. одни обвиняли Нерона, другие — христиан. В любом случае благодаря этому страшному событию стала возможной постройка гигантского императорского дворца, за его роскошь прозванного Domus aureus — «Золотой дом», а в Городе, чтобы препятствовать распространению огня, с тех пор избегали построек со смежными стенами и из легковоспламеняющихся материалов.
Все это не помешало гибели Капитолия в 69 г. н. э. и вновь его же вместе с Марсовым полем — в 80 -м. Дурная память о Нероне заставила снести его дворец, а на этом месте построить амфитеатр Флавиев, известный под названием Колизей, строительство которого началось при Веспасиане, термы Тита и Храм Мира. Рядом с дворцом Тиберия Домициан там же, на Палатине, выстроил новый императорский дворец, до конца III в. н. э. остававшийся официальной резиденцией императоров.
В 123 г. при Адриане было предписано клеймить кирпичи именами консулов этого года, что дает историкам бесценный эпиграфический материал. Тогда же построили или перестроили Пантеон, храмы Венеры и Ромы, мавзолей новой династии (впоследствии замок Святого Ангела). Реконструировали и дворец на Палатине, выстроили новые жилые кварталы. Пожар квартала вокруг Храма Мира в конце правления Коммода, согласно Галену, способствовал упадку античной словесности (кроме того, погибли его собственные книги и лекарственный склад): «Я не хочу говорить об иных причинах, но назову две из числа событий, недавно случившихся в Риме. Во-первых, святилища неоднократно разрушались огнем, а другие, также неоднократно, обрушивались землетрясениями; случались также и другие события, и из-за всех этих причин пропало весьма значительное число книг»{29}. Но тот же пожар вызвал новый всплеск активного строительства, так что фасад Палатинского дворца над Большим цирком (длинным оврагом, со времен Ромула бывшим местом увеселений) приобрел окончательный вид. В 203 г. н. э. Септимий Север поставил триумфальную арку себе и своим сыновьям (впрочем, имя Геты с нее вскоре убрали{30}), замыкавшую форум со стороны Капитолия симметрично арке Тита, в свою очередь замыкавшей его со стороны Велии. Великой заслугой этого императора было распоряжение составить план Города на мраморных плитах, выставленных на форуме Мира: он частично сохранился.
Жизнь в мегаполисе
Гален восхищался Римом — «городом, где столько жителей, что ритор Полемон в похвалу назвал его вселенной в миниатюре»{31}, а сатирик Ювенал возмущался тем, во что он превратился.
Этот огромный город был украшен и стал привлекателен благодаря богатым политикам и императорским семействам; в нем было множество красот, и мало у кого он не вызывал восхищения. Сады, парки, портики, зрелищные заведения позволяли беднякам не жалеть, что они не могут уехать на природу. Помпей первым открыл для народа парк, Цезарь по завещанию оставил ему свои сады за Тибром, Август велел посадить кусты и сделать дорожки вокруг своего мавзолея, Адриан придумал поставить скамейки в саду при термах своего имени. При всем при том со времени энциклопедиста Цельса Город считали местом крайне нездоровым — столько проблем перед каждым жителем ставил городской быт: преступность, грязь, шум, суета, усталость… Тяжелее всего в этом огромном для того времени мегаполисе была проблема транспорта и трафика. В иные часы заторы становились невыносимыми. Никакие правительственные меры не помогали. Пешеходы толкались в тесной толпе. Никто не уступал дорогу ни друг другу, ни носилкам, в которых обычно передвигались богачи, ни наемным портшезам (sella gestatoria), чуть более разворотливым, потому что их несли всего два носильщика, ни страшно стучащим повозкам с громко вопящими возницами. Прибавьте сюда же блеяние и мычание скота, крики школьных учителей, клики торговцев вразнос, стук кузнечных молотов. В таком шуме жить было тяжело, а спать тем, кто не имел большого дома, — невозможно. Кроме того, хотя ночью не было заторов и становилось потише, зато пустынные и недостаточно освещенные улицы были небезопасны: из дома практически нельзя было выйти без факельщика. Но и тогда приходилось остерегаться проституток, беззастенчиво пристававших к клиентам, буйных пьяниц, воров и злых шутников. Таким, согласно Светонию{32} и Тациту{33}, был Нерон: надев шлем или колпак, чтобы его не узнали, он ходил из кабака в кабак, для забавы колотил прохожих, ломал двери лавок и грабил их, а награбленное продавал с торгов. Эти порочные увеселения продолжались, пока его не ранили и не узнали по кровавому следу: он уже не мог продолжать свои преступные похождения без охраны солдат или гладиаторов, а это ему нравилось гораздо меньше.
Под руку развеселившемуся Нерону попадался не всякий, но всякому приходилось опасаться еще более глупого приключения: как бы на голову не вылили ведро помоев или ночной горшок. Несмотря на все усилия местных властей, Город оставался грязным. Гален, говоря о качествах разной рыбы, вынужден был признать, что «наихудшая водится в устьях рек, куда сливают стоки из нужников, кухонь, бань, где стирают одежду, полотно и все, что следует мыть и чистить в городах, на них стоящих, особенно многолюдных < …>. Мурены же всего хуже в устьях рек наподобие той, что течет через Рим» {34}. Можно представить себе, какая вонь стояла летом на берегу Тибра, а с ней мешался запах из кухонь и кожевенных мастерских.
Кроме того, и днем и ночью мог случиться пожар, для тушения которого не всегда хватало воды, или обвал дома: необходимость приспосабливаться к постоянному притоку населения заставляла строить «инсулы» — высокие дома плохого качества. Подрядчик не заботился о будущих жильцах, а домохозяин не занимался серьезным ремонтом домов из дерева и самана, где от масляных ламп и жаровен могло случиться что угодно. Если такой дом не сгорал, он рано или поздно рушился сам собой. Вигилии со всем не справлялись. Большие дома превращались в трущобы; тогда стал известен рахит: вопреки мнению врача Сорана Эфесского{35}, ножки у многих младенцев в Риме были кривые не от недостатка материнской любви, а от городской скученности и нищеты.
Водопроводов стало достаточно, однако у них был тот недостаток, что кроме больших керамических труб в них употреблялись и более узкие свинцовые, хотя специалисты — например, архитектор Витрувий и управляющий водопроводами Фронтин — знали, что они опасны. Врач из Пергама Гален, живший в Риме, на это не обращал внимания: он, как и мы, любил римские фонтаны и одобрял холодную воду, без запаха и мути, находя, что она лучше, чем в его родном Пергаме. На самом деле водоснабжение было весьма неравномерным между богатыми и бедными, между культурными (термы, навмахии и т. п.), «промышленными» (гончарными и красильными мастерскими, мельницами) и гигиеническими (канализация, мытье улиц и домов) предприятиями. Воды хватало не всегда: ее воровали и расточали.
Наконец, летом в Городе было очень жарко, и к загрязнению воздуха, вызванного городскими условиями самими по себе, добавлялись «миазмы», возникавшие из-за географического положения как Рима, так и Остии: в некоторые месяцы, особенно в конце лета, малярия уносила множество жизней. Этой самой Лихорадке (Febris), а также Трехдневной богине и Четырехдневной богине (по промежуткам между приступами) древние возводили храмы.
Остия и Помпеи
Километрах в двадцати от Рима по Остийской дороге, в устье Тибра, находились «гавань и прилегающий к ней город по имени Остия»{36} (от слова ostium — устье) — военный, а затем и торговый аванпорт Рима, пристань для поездок на курорты вроде Путеол и Бай; его судьбы неотделимы от судеб столицы. Остия не была административным центром, являясь торговым и ремесленным городом, деятельным и трудолюбивым. Его населял, если позволителен такой анахронизм, средний класс, что дает нам материалы, превосходно дополняющие источники из Рима, являвшегося резиденцией правительства и императорского двора. Естественная гавань, без которой было
