– И в Германии тоже фашисты. Ты спи, капитан. Спи. Потом поговорим.
– Нет, спать я не хочу. Вдруг враги нагрянут? Хоть какое-то оружие у тебя есть?
– Нет.
– Клинок мой тоже в поле остался?
– Не знаю. Не видела. Автомат покорежило, больше ничего не заметила.
Толку от серебряной шпаги мне сейчас не было никакого, вряд ли я смог бы вытащить ее из ножен, но потеря меня очень огорчила. Если придется умереть – не хотелось делать это как безродному псу, безоружному.
– Посмотри, может, найдется что-то в укрытии? И подай мне, пожалуйста, плеер – он, наверное, работает.
Мария поднялась, прошла в другой угол землянки, наклонилась. Хорошая фигурка, но ведь совсем еще девчонка… Куда ей на себе бойцов с поля боя вытаскивать? Кто такое придумать мог?
Вернулась с гранатой в руке. Граната была странной – большой, гладкой. И не противотанковая, но и противопехотных таких я не встречал. Может быть, персидская? Но откуда она здесь могла взяться?
– А плеер, Машенька?
– Что это такое, Никита?
Мне опять стало не по себе. Как молодая девушка может не знать, что такое плеер?
– Ты его не заметила? Вон коробочка в углу.
Девушка дала мне коробочку и наушники.
– Рация? – восхитилась она. – Или миноискатель? Не может быть рация такой маленькой!
Не может? Почему же не может? У Старостина какой-то старорежимный плеер, с компакт-дисками, внушительных, я бы сказал, размеров. Я бы себе купил цифровой, если бы имел привычку слушать на улице музыку, раз в пять меньше. Но на вкус и цвет товарищей нет.
– Это проигрыватель, – ожидая, что девушка рассмеется, объяснил я. – Слушать музыку. И, кстати, где- то у меня был телефон. Совсем забыл… Надо позвонить своим.
Действительно, с этой суетой, с Машей, которая меня то удивляла, то пугала, я перестал ориентироваться в ситуации. Чего проще – достать трубку и позвонить Сысоеву? Им сейчас не до меня – но может быть, я смогу встать? И надо предупредить их, что на полигоне гражданские… Хотя какая же Маша гражданская? Утверждает, что служит… Ничего не поймешь!
Пошарив по карманам, телефона я не нашел. Неужели выпал?
Мария смотрела на меня жалостливо.
– Совсем тебе плохо, Никитушка. Разве может телефон в кармане помещаться? Нет у нас линии связи. И телефона нет. Но ничего, наши высоту отобьют – выберемся.
Спрашивать, зачем нашим отбивать высоту, я не стал. Бесполезно. Эта девушка не имеет ни малейшего понятия о том, что творится здесь. Или я действительно потерял память и воображаю невесть что, а мы вовсе не в степях под Царицыным и воюем не с ограниченным контингентом персов, а с Германией или с Италией. Правда, невероятно, что немецкие или любые другие европейские войска дошли до Волги – а значит, мы на Днепре, или на Дунае, или на Висле…
– За Волгой сейчас спокойно, – словно специально опровергая мои умозаключения, проговорила Мария. – Урожай собрали, который остался, жара спала. Скоро дожди пойдут – и завязнут немцы. Зима заморозит, стужа скует…
Я включил плеер. Старостин нарезал диски сам – рассказывал об этом еще перед боем, совал мне плеер. Но настроения не было… Первой заиграла песня «Мельницы».
Мария смотрела на меня с нескрываемым удивлением. Я поманил ее пальцем и протянул наушники.
– Надень.
Девушка слушала, боясь проронить слово. Спустя минуту из глаз покатились слезы.
– Что это? – спросила она. – Какая песня?
– «Дракон».
– Никогда не слышала. А певица?
– Хелависа.
– Немка? Или голландка?
– Русская, кажется. Псевдоним.
– Что за радиостанция?
– Проигрыватель, – объяснил я. – Если хочешь, можем послушать еще раз.
– Ты меня разыгрываешь.
Нарезка диска Старостина была причудливой. Песни мешались беспорядочно. Сейчас из наушников неслась «Living next door to Alice». Это уж точно не для нашей землянки…
– Нет, не разыгрываю.
– Как можно уместить проигрыватель в такой коробочке? А звук… Какой чистый звук!
– Ты понимаешь в радиотехнике и музыке? – улыбнулся я.
– Училась в музыкальной школе. По классу скрипки.
– Я тоже когда-то ходил – только на фортепиано. С отвращением.
– Почему? Не любишь музыку?
– Слушать и играть самому – не одно и то же.
Мария задумалась. Хорошенькое личико побледнело еще больше. Наушники она вернула мне.
– Ты – чужой, Никита. Ты – не красный офицер.
– Нет, не красный, – не стал спорить я. – Русский. А что означает «красный»?
– Не прикидывайся!
– Я и правда не знаю.
– Ты – из дореволюционной России. И погоны у тебя не наши. Звезды не те.
Революция? Что она имеет в виду? Переворот, когда от власти был отстранен император Александр? Или принятие новой Конституции в 1878 году? Не беспорядки же 1898 года? Шума тогда было много, но строй сохранился, и гражданское общество только укрепилось…
– А когда была революция?
– В семнадцатом году.
– В тысяча девятьсот семнадцатом?
– Конечно! Ты меня пугаешь, Никита! Или только и ждешь, чтобы выдать врагам?
Маша выглядела очень испуганной. Казалось, шевельнусь я сейчас – и она закричит.
– Не забывайте, что я гражданин, Мария. Офицер. Русский офицер. Как вы могли подумать, что я способен выдать вас кому бы то ни было? Если я смогу держать в руках шпагу, то буду защищать вас до последней капли крови.
– Ничего не понимаю, – прошептала девушка. – Я могла бы понять, будь вы из прошлого. Но эта винтовка… Проигрыватель… Неужели я сама попала в будущее? Тогда я совсем не понимаю, что случилось со страной? Немцы захватили Россию? Белогвардейцы вернулись? Вы ведь не из простых, Никита, я сразу поняла. Но это ведь случается – дворяне тоже служат в армии. Иногда.
– Дворяне служат иногда? – изумился я. – А кто же служит постоянно?
– Дети рабочих и крестьян. Пролетариат.
– Зачем же служить в армии детям рабочих, если они собираются продолжать ремесло отца?
– Чтобы защитить страну.
– Этим должны заниматься профессионалы, которыми и являются дворяне… Граждане…
Мне стало зябко. Лицо девушки плыло перед глазами. Словно почувствовав мое состояние, она положила мне на лоб ледяную ладонь. Я невольно поморщился.
– Да у тебя жар, Никита! Сейчас накрою тебя шинелью. Ты спи, спи. Ничего не бойся… – Голос девушки прерывался. – Я тебя не выдам. Все равно не выдам.
Не знаю, сколько я пролежал в беспамятстве. Когда очнулся, понял, что не могу больше спать. Мария дремала в углу, свернувшись калачиком на каких-то тряпках. Ей было холодно. Я, шатаясь,
