Ну и в-третьих – она не помнит его лицо, виденное в расплывчатом тумане близоруких глаз. Она ведь тогда, когда он подошел к ней в больничном дворе, не захотела очки надевать! И как она могла решить, что она его узнала?
Ерунда полная! Надо будет вернуться завтра в магазин и заплатить за пояс. Да и за остальное, что она присмотрела для себя. Интересно, продавщица сохранит отобранные вещи или придется все перемеривать заново?
Однако при мысли о новом выходе на улицу ей стало слегка не по себе.
Лучше посоветоваться с Андреем. Или даже еще лучше – сходить с ним вместе. Если бы он сумел вырваться с работы пораньше…
Но стыдно же об этом рассказать! «Мне показалось, что я видела своего мужа». – «И что? Ты с ним объяснилась?» – «Нет, я позорно сбежала…»
И еще: Лина ведь ему ничего так и не рассказала о визите Мужа в больницу.
И теперь Андрей спросит: «А как же ты его узнала? Ты ведь его не помнишь, а после амнезии ты с ним не встречалась?» И что же Лина будет Андрею объяснять? «Извини, милый, но, видишь ли, дело в том, что я тебя обманула… На самом деле в больнице ко мне, тайком от врачей, приходил мой муж и сказал, что я совершила какое-то преступление, за которое меня хотят отдать под суд…»? Нет, это никак невозможно.
Да и зачем Андрею об этом говорить? Все это глупости, игра ее дурацкого, трусливого воображения. Лучше просто попросить его сходить с ней в магазин. Посоветоваться. Он художник – вот она и хочет узнать, как на его художественный вкус выбранные ею одежки…
Дело было улажено в тот же вечер. Андрей с удовольствием согласился сопроводить ее в магазин и обещал прийти пораньше…
Высокая, худая женщина с короткими светлыми волосами и неприветливым лицом, изучив цепким взглядом удостоверение частного детектива, молча пропустила Алексея в квартиру, бухнула перед ним на обеденный стол один из ящиков письменного стола и, сухо сообщив, что в нем все, что осталось от сына в доме, принялась сердито гудеть пылесосом.
Кис сделал попытку заговорить с ней о Филиппе, но женщина не удостоила его ответом, и ее спина, энергично двигавшаяся в такт пылесосу, красноречиво выразила бесконечное презрение – к детективу, задающему идиотские вопросы, к собственному сыну, не оправдавшему ее надежд, к мужу, который спился и предательски умер, и вообще к миру, полному слабых и ничтожных людей.
Оставив эту безнадежную затею, Кис сосредоточился над пыльным ящиком, перебирая какие-то ноты, пару старых кассет, несколько школьных тетрадок, ветхую, почти рассыпавшуюся книжку на эстонском языке, на обложке которой была изображена девушка в синем платье с синей ленточкой вокруг лба, и рядом с ней крупный, в рост с девушку, волк…
Книжку Кис отложил в сторону, мельком подумав: должно быть, что-то вроде русской сказки о волке и царевне, сюжеты гуляют по странам и народам, – и принялся за тетради. В одной из них оказалось четыре телефона на последней странице, записанных корявым и еще детским почерком.
Кис переписал на всякий случай, хотя мать Филиппа, проходя мимо, буркнула, что ни с кем из старых друзей сын не общается и что детектив напрасно теряет здесь свое время, поскольку милиция забрала его старую записную книжку и уже все проверила.
Кис и сам знал, но все же решил позвонить по тетрадочным номерам.
Двое из бывших одноклассников Филиппа уже давно не жили с родителями, и Кис записывал новые телефоны под недовольные комментарии: «Да ведь милиция уже спрашивала!» – и заверения, что их чада не имеют ничего общего с Филиппом на протяжении последних десяти лет. Третий парень с трудом вспомнил, о ком шла речь; четвертого не было дома, и его мать гордо сообщила, что сынок за границей, концерты дает, так что поговорить с ним нет никакой возможности, она и милиции так сказала…
Кис уж было собрался повесить трубку, как новая мысль осенила его, и Кис принялся любезничать с женщиной, польстив ей расспросами о таком замечательном сыне, который дает концерты за границей…
Любящая мамаша охотно поведала детективу, что сынок, Николаша, закончил консерваторию и принят в один известный оркестр, вот ведь счастье, иметь талантливого сына, а она, к стыду своему, еще не забыла, как ругалась когда-то, когда сын дудел без конца в саксофон… Вот был бы ужас, послушайся он ее тогда! Выходит, что иногда непослушание приводит к хорошим результатам, кто бы мог подумать? Николаша, бедный, тогда чуть не на все лето уехал с товарищем в деревню, чтобы ему играть не мешали! И был в итоге прав!
Кис с трудом втиснул вопрос в восторженную речь Николашиной мамы.
– Филиппа помню, а как же! Это же как раз он тогда с моим Николашей лето проводил в деревне… Нет, что вы, Николаша туда больше не ездит, там, знаете, такая развалюха, ни жить нельзя, ни продать – глухомань, последние соседи, чай, померли с тех пор… А дом такой, чуть дунешь – развалится, стоит в глухом лесу, любой может залезть, и мы с мужем тоже туда не ездим – боимся…
Кис попросил адрес. Это было далеко, под Калязином.
Разъединившись, Кис призадумался. Филипп, теоретически, мог скрываться там, в этом доме. Собственно, лучше не придумаешь – стоит, как сказала Николашина мама, в глухом лесу… Возможно, именно там он и отсиделся после тройного убийства, залечивая ногу, которую по меньшей мере сильно ушиб, если не сломал…
Но теперь – если это и впрямь Филипп вертится вокруг дома, где живет Алина, – он должен ночевать где-то в городе! Потому как для постоянных разъездов из этой глухой деревни в Москву деньги нужны на поезд-автобус, а Филипп вряд ли готов сорить ими без надобности; да и риск немалый – портретиками Филиппа снабжена вся милиция, включая железнодорожную…
На всякий случай Кис потревожил приятеля с Петровки, Серегу, и сообщил ему адрес «развалюхи» – у них на Петровке людей много, вот пусть и разъезжают. А сам он все же решил наведаться на квартиру Филиппа.
Собственно, никакой квартиры у Филиппа не было – жил он в комнате в коммуналке из четырех семей. Кис уже однажды побывал там, в Китайгородских переулках, несколько месяцев назад, когда в поисках пропавшей Алины пытался обнаружить местонахождение компании. И теперь он рассчитывал не столько там
